— Розги, — подсказываетъ дѣвочка въ гимназическомъ платьѣ.

— Это тебѣ…- откликается мальчикъ.

— А ужъ о такихъ недостаткахъ, кто, напримѣръ, заикается или близорукъ, положительно надо показать въ графѣ.

— А у кого прыщи на лицѣ? — спрашиваетъ, заикаясь, гимназистъ и косится на бонну съ прыщавымъ лицомъ.

— Прыщи это не недостатокъ, это временное, а заиканье — недостатокъ, потому что оно постоянное, — даетъ отвѣтъ отецъ.

— Неправда. У насъ одинъ мальчикъ куда хуже меня заикался, а теперь пересталъ. Онъ говорилъ, что ему языкъ подрѣзали, потомъ дырку сдѣлали.,

— Вздоръ.

— Нѣтъ, папенька, у него и посейчасъ дырка. Онъ намъ показывалъ.

— Пустяки. Сочиняешь. Заиканье надо показать, близорукость, косоглазіе.

— А кто кривобокій? — спрашиваетъ гимназистка. — У насъ въ классѣ есть кривобокая одна дѣвочка.

— Горбатость, кривобокость — это тоже надо показывать.

— Да почемъ ты знаешь, Петръ Миронычъ? Вѣдь еще листковъ намъ не подавали, — замѣчаетъ мать.

— Я сужу по прошлымъ переписямъ. Давно-ли перепись-то была! Тамъ была и графа о тѣлесныхъ недостаткахъ. Говорятъ, эта перепись точно такая-же, какъ была, только на всю Россію, а не на одинъ Петербургъ. А я помню, я тогда показывалъ въ графѣ про покойницу тетку Варвару: глухая.

— А кто не покажетъ о недостаткахъ, что тому? — спрашиваетъ мать.

— На основаніи такой-то статьи штрафъ, а в случаѣ несостоятельности — арестъ.

— Домохозяину или тому лицу, которое?… — спросила до сихъ поръ молчавшая бонна.

— Да вѣдь нынче, кажется, счетчики будутъ сами записывать, — сказалъ отецъ.

— То-есть, какъ это сами?

— Придетъ счетчикъ, скажетъ: выходите всѣ изъ своихъ комнатъ. Ну, и начнетъ разспрашивать и переписывать, что у кого есть.

До сихъ поръ молчавшая тощая бонна съ прыщавымъ лицомъ передернула плечами и гнѣвно сказала:

— Но вѣдь это-же насиліе!

— Позвольте узнать, въ чемъ насиліе? — спросилъ отецъ.

— Да какъ-же… Будутъ осматривать и описывать.

— Когда я сказалъ, что осматривать?

Но тутъ вошла старуха бабушка, дальняя родственница отца, въ пуховой косынкѣ на головѣ поверхъ чепца и въ мѣховой накидкѣ, мѣхомъ снаружи. Она шлепала туфлями и бормотала:

— А меня-то тоже будутъ описывать?

Всѣ разсмѣялись и заговорили:

— И васъ, и васъ, бабушка. Напишутъ, что вы табакъ нюхаете, напишутъ, что у васъ есть вотъ Ванька, — про кота сказалъ гимназистъ.

Бабушка, уже нѣсколько выжившая изъ ума, погрозила внуку пальцемъ и сказала:

— Да Ванька-то мой умнѣе тебя, нужды нѣтъ, что котъ.

— Подвиньте бабушкѣ стулъ, дайте бабушкѣ сѣсть, — командовала дѣтямъ мать.

Бабушка, держась за стулъ руками, медленно опустилась на стулъ.

— Вѣдь, я думаю, прежде всего про года спрашивать будутъ, — проговорила она.

— Это ужъ первое дѣло. Года, сколько зубовъ во рту.

— А я года-то свои и забыла. Не знаю ужь сколько. Забыла…

— Вамъ восемьдесятъ пятъ. Такъ въ паспортѣ, - заявилъ отецъ семейства.

— Въ паспортѣ невѣрно. Тогда мать меня промолодила, когда замужъ выдавала, и поднесла какому-то засѣдателю барашка въ бумажкѣ. Объ этомъ я какъ сейчасъ помню. А мнѣ больше… Куда больше, но сколько по настоящему — не помню.

— Да говорите, что девяносто. А зубовъ, молъ, два… — подсмѣивались дѣти.

— Что? — переспросила бабушка, не слыша.

— Какъ ръ паспортѣ, такъ и говорите, — сказалъ отецъ.