Одесса 25 августа.

Так и быть я Вяземскому пришлю Фонтан — выпустив любовный бред — а жаль!

Посылаю вам, любезнейший Александр Сергеевич, письмо Тургенева, более вам,  чем мне, принадлежащее. Я сбирался писать с Шварцом, но скоро ли мне безграмотному, хотя и Арзамасцу, решиться писать к Поэту? того и гляди, что проврешься. Прочитав Тургенева послание, вы увидите,  что вы по прежнему чадо избранное Арзамаса, сердитесь, браните ваших восприемников, они всегда осуждены вас любить. — Скажите, мой милый безбожник, как вы могли несколько лет выжить в Кишеневе? хотя за ваше неверие и должны вы были от бога быть наказаны, но не так много. Что касается до меня, я скажу тоже: хотя мои грехи или лучше сказать мой грех велик, но не столько, чтобы судьба определила мне местопребыванием помойную эту яму. — Письмо сие доставит вам г. Рено, который торопит меня кончить его, ибо торопится в Одессу, и я очень желание сие понимаю. — Напишите ко мне несколько строчек, вы тем большое мне сделаете удовольствие, а естьли [письмо] в них возвестите [сюда] намерение сюда приехать, то сделаете меня счастливым. Обнимаю вас весь ваш

Вигель. Кишенев 8 октября 1823.

Попросите от меня Никиту взять у портного платье и уверить, что денег у меня теперь нет, а непременно скоро заплачу. С отъезжающими пришлите его ко мне.

Шварцу кланяйтесь; на днях большую эпистолу к нему пошлю.

По твоему совету, милый Асмодей, я дал знать Гнедичу, что поручаю тебе издание Русл.[ана] и Плен.[ника], следственно дело сделано. Не помню, просил ли я тебя о вступлении, предисловии и т. под., но сердечно благодарю тебя за обещание. Твоя проза обеспечит судьбу моих стихов. О каких переменах говорил тебе Раич? я никогда не мог поправить раз мною написанное. В Руслане должно только прибавить эпилог и несколько стихов к 6-той песне, слишком поздно доставленные мною Жуковскому. Руслан напечатан исправно, ошибок нет, кроме свежий сон в самом конце. Не помню, как было в рукописи, но свежий сон тут смысла не имеет. К.[авказский] Пленник иное дело.

Остановлял он долго взор — должно: вперял он неподвижный взор. Живи — и путник оживает — Живи — и пленник оживает. Пещеры темная прохлада — влажная. И вдруг на домы дождь и град — долы. В чужой аул ценою злата — за много злата (впроччем как хочешь).

Зарезала меня цензура! я не властен сказать, я не должен сказать, я не смею сказать ей дней в конце стиха. Ночей, ночей — ради Христа, ночей Судьба на долю ей послала. То ли дело. Ночей, ибо днем она с ним не видалась — смотри поэму. И чем же ночь неблагопристойнее дня? которые из 24 часов имянно противны духу нашей цензуры? Бируков добрый малой, уговори его или я слягу.

У меня прежде было У стен Парижа. Не лучше ли, как думаешь! верил я надежде И уповательным мечтам. Это что? Упоительным мечтам. Твоя от твоих: помнишь свое прелестное послание Давыдову? Да вот еще два замечания, в роде Антикритики. 1) Под влажной буркой. Бурка не промокает и влажна только сверху, следственно можно спать под нею, когда нечем иным накрыться — а сушить нет надобности. 2) На берегу заветных вод. Кубань граница. На ней карантин и строго запрещается казакам переезжать об он пол. Изъясни это потолковее забавникам Вес.[тника] Евр.[опы]. Теперь замечание типографическое: Всё понял он….. несколько точек, в роде Шаликова и — à la ligne  прощальным взором и пр. Теперь я согласен в том, что это место писано слишком в обрез, да силы нет ни поправить, ни прибавить. Sur ce  — обнимаю тебя с надеждой и благодарностию.