Вы, коего гений и труды слишком высоки для этой детской публики, что вы делаете, что делает Гомер? Давно не читал я ничего прекрасного. Кюхельбекер пишет мне четырестопными стихами, что он был в Германии, в Париже, на Кавказе, и что он падал с лошади. Всё это к стати о Кавк.[азском] Пленнике. От брата давно не получал известия, о Дельвиге и Баратынском также — но я люблю их и ленивых. Vale, sed delenda est censura.

Пушкин.

13 мая Кишенев

Своего портрета у меня нет — да на кой чорт иметь его.

Знаете ли вы трогательный обычай русского мужика в светлое воскресение выпускать на волю птичку? вот вам стихи на это

В чужбине свято наблюдаю (9) Родной обычай старины: На волю птичку отпускаю На светлом празднике весны.

Я стал доступен утешенью: Зачем на бога мне роптать, Когда хоть одному творенью Могу я волю даровать?

Напечатают ли без имени в С.[ыне] О.[течества]?

Милый Бестужев,

Позволь мне первому перешагнуть через приличия и сердечно поблагодарить тебя за Пол.[ярную] Звез.[ду], за твои письма, за статью о литературе, за Ольгу и особенно за Вечер на биваке. Всё это ознаменовано твоей печатью, т. е. умом в чудесной живостью. О Взгляде можно бы нам поспорить на досуге, признаюсь, что ни с кем мне так не хочется спорить, как с тобою да с Вяземским — вы одни можете разгорячить меня. Покаместь жалуюсь тебе об одном: как можно в статье о русской словесности забыть Радищева? кого же мы будем помнить? Это умолчание не простительно ни тебе, ни Гречу — а от тебя его не ожидал. Еще слово: зачем хвалить холодного однообразного Осипова, а обижать Майкова. Елисей истинно смешон. Ничего не знаю забавнее обращения поэта к порткам:

А любовница Елисея, которая сожигает его штаны в печи,

А разговор Зевеса с Меркурием, а герой, который упал в песок

всё это уморительно. Тебе кажется более нравится благовещение, однако ж Елисей смешнее, следств. полезнее для здоровья.

В рассуждении 1824 года, постараюсь прислать тебе своя бессарабские бредни; но не льзя ли вновь осадить цензуру и, со второго приступа, овладеть моей Анфологией? Разбойников я сжег — и по делом. Один отрывок уцелел в руках Николая Раевского, если отечественные звуки: харчевня, кнут, острог — не испугают [н]еж[н]ых  ушей читательниц Пол.[ярной] Зв.[езды], то напечатай его. Впрочем чего бояться читательниц? их нет и не будет на русской земле, да и жалеть не о чем.

Я уверен, что те, которые приписывают новую сатиру Арк.[адию] Родзянке, ошибаются. Он человек благородных правил и не станет воскрешать времена слова и дела. Донос на человека сосланного есть последняя степень бешенства и подлости, да и стихи, сами по себе, недостойны певца сократической любви.

Дельвиг мне с год уже ничего не пишет.  Попеняйте ему и обнимите его за меня; он вас, т. е. тебя, обнимет за меня — прощай, до свиданья.

А. П. 13 июня.

Monsieur Pouskin, ayez la complaisance de passer dans l'instant chez moi.

Voilà, mon colonel, une lettre de Kroupensky que je viens de recevoir. Ayez la bonté de m’attendre.

Pouchkine. 

[Ce n’est pas pour vous braver que je vous écris, mais j’ai eu la faiblesse de vous avouer une passion ridicule et je veux m’en expliquer franchement — ].  Ne feignez rien, ce serait indigne de vous — la coquetterie serait une cruauté frivole et surtout bien inutile — votre colère, je n’y croirai pas plus — en quoi puis-je vous offenser; je vous aime avec tant d’élan de tendresse, si peu de privauté — votre orgueil même ne peut en être blessé.