|
[анцузского] театра? Знаю, за что полагаешь его поэтом романтическим: за мечтательный монолог Фингала — нет! песням никогда надгробным я не внемлю, но вся трагедия написана по всем правилам парнасского православия; а романтический трагик принимает за правило одно вдохновение — признайся: всё это одно упрямство. Благодарю за щелчок цензуре, но она и не этого стоит: стыдно, что благороднейший класс народа, класс мыслящий как бы то ни было, подвержен самовольной расправе трусливого дурака. Мы смеемся, а кажется лучше бы дельно приняться за Бируковых; пора дать вес своему мнению и заставить правительство уважать нашим [мнением] голосом — презрение к русским писателям нестерпимо; подумай об этом на досуге, да соединимся — дайте нам цензуру строгую, согласен, но не бессмысленную — читал ли ты мое послание Бирукову? если нет, вытребуй его от брата или от Гнедича; читал я твои стихи в П.[олярной] Звезде; все прелесть — да ради Христа, прозу-то не забывай; ты да Карамзин одни владеют ею. Глинка владеет языком чувств…. это что такое! Бестужева статья об нашей братьи ужасно молода — но у нас всё елико печатано, имеет действие на святую Русь: за то не должно бы ничем пренебрегать, и должно печатать благонамеренные замечания на всякую статью — политическую, литературную — где тольк о есть немножко смысла. Кому, как не тебе, взять на себя скучную, но полезную должность надзирателя наших писателей. [Я] Стихи мои ищут тебя по всей России — я ждал тебя осенью в Одессу и к тебе бы приехал — да мне всё идет на перекор. Не знаю, нынешний год увижусь ли с тобою. Пиши мне покаместь, если по почте так осторожнее, а по оказии что хочешь — да не льзя ли твоих стихов? мочи нет хочется; дядя прислал мне свои стихотворения — я было хотел написать об них, кое-что, более для того, чтоб ущипнуть Дмитриева, нежели чтоб порадовать нашего старосту; да не возможно; он так глуп, что язык не повернется похвалить его и не сравнивая с экс-министром — Доратом. Видишь ли ты иногда Чедаева? он вымыл мне голову за пленника, он находит, что он недовольно blasé; Чедаев по несчастию знаток по этой части; оживи его прекрасную душу, поэт! ты верно его любишь — я не могу представить себе его иным, что прежде. Еще слово об Кавк.[азском] Пле.[ннике]. Ты говоришь, душа моя, что он [м[ерзавец] [?]] сукин сын за то, что не горюет о Черкешенки — но что говорить ему — всё понял он выражает всё; мысль об ней должна была овладеть его душою и соединиться со всеми его мыслями — это разумеется — иначе быть не льзя; ненадобно всё высказывать — это есть тайна занимательности. Другим досадно, что Плен.[ник] не кинулся в реку вытаскивать мою Черкешенку — да, сунься-ка; я плавал в кавказских реках, — тут утонишь сам, а ни чорта не сыщешь; мой пленник умный человек, рассудительный, он не влюблен в Черкешенку — он прав, что не утопился. Прощай, моя радость. Пушкин.
6 февр. 1823. У нас после завтра бал — приезжай потанцовать — Полторацк[ие] зовут. Счастие супружеское. вот модные стихи в Кишеневе — не мои — Полторацкого — в честь будущей моей женитьбы.
Благодарю тебя за письмо, а не за стихи: мне в них не было нужды — Первый снег я читал еще в 20 году и знаю наизусть. Не написал ли ты чего нового? пришли, ради бога, а то Плетнев и Рылеев отучат меня от поэзии. Сделай милость напиши мне обстоятельнее о тяжбе своей с цензурою. Это касается всей православной кучки. Твое предложение собраться нам всем и жаловаться на Бируковых может иметь худые последствия. На основании военного устава, если более двух офицеров в одно время подают рапорт, таковой поступок приемлется за бунт. Не знаю, подвержены ли писатели военному суду, но общая жалоба с нашей стороны может навлечь на нас ужасные подозрения и причинить большие беспокойства… Соединиться тайно — но явно действовать в одиночку, кажется, вернее. |
