Изменить размер шрифта - +

Adieu. Votre ami A. Raïevsky.

21 Août 1824

Alexandrie près Bielatserkow.

Mon adresse est toujours à Kieff.

 

J'ai appris avec beaucoup de peine, mon cher Pouchkin, votre départ pour les terres de votre Père. Ainsi donc je n'aurai plus la perspective de vous voir de sitôt. Quant à votre changement de destination, je n'en augure pas trop de mal, j'espère que c'est un pas vers la fin de votre exil. J'espère aussi que votre proximité de Pétersbourg vous mettra à même de voir souvent votre famille et vos amis ce qui diminuera de beaucoup les ennuis de votre séjour à la campagne. J'ai été longtemps sans vous écrire car j'ai fait une grande maladie, dont je ne suis pas encore totalement rétabli. Continuez de m'écrire et faites le longuement et souvent, ne craignez pas de me compromettre, ma liaison avec vous date de bien avant votre malheureuse histoire; elle est indépendante des événements qui sont survenus et que les erreurs de votre première jeunesse ont amenés. J'ai un conseil à vous donner, soyez prudent, non pas que je craigne leur retour, mais je crains toujours quelque action imprudente qu'on pourrait interprêter dans ce sens et malheureusement les antécédents donnent prise sur vous. Si je ne vois pas de changement à votre situation, comme je tiens beaucoup à vous voir, je vous promet de venir chez vous avant un an; si votre situation change il faut que vous vous engagiez à venir me voir pour le même terme. Adieu, mon cher ami, conservez moi l'amitié que vous m'aviez témoigné, qu'elle soit indépendante de l'éloignement où nous vivons et du temps qu'il pourra durer. Adieu, je suis fatigué de vous écrire, je n'ai pas la tête à moi. Mon adresse est la même: à Kief, au nom de mon Père. Envoyez-moi la vôtre.

N. Raïevsky.

 

1824-го года 10 сент

Милый Пушкин, письмо твое и Прозерпину я получил и тоже в день получения благодарю тебя за них. Прозерпина не стихи, а музыка: это пенье райской птички, которое слушая, не увидеть, как пройдет тысяча лет. Эти двери давно мне знакомы. Сквозь них, еще в Лицее, меня [иногда] часто выталкивали из Элизея. Какая искустная щеголиха у тебя истина. Подобных цветов мороз не тронет! Князь Вяземской петь может сколько угодно, а стихов мне пришлет. Я повторил вызов, где подстрекаю его подарками твоими, Жуковского и Дашкова. Жуковской дает мне перевод Водолаза Шиллера. Цветы мои печатаются. В первых числах декабря увидишь их. Послание к Богдановичу исполнено красотами; но ты угадал: оно в несчастном роде дидактическом. Холод и суеверие французское пробиваются кой-где. Что делать? Это пройдет! Баратынской недавно познакомился с романтиками, а правила французской школы всосал с материнским молоком. Но уж он начинает отставать от них. На днях пишет, что у него готово полторы песни какой-то романтической поэмы. С первой почтой обещает мне прислать, а я тебе доставлю [их и] с нею и прочие пьесы его, которые теперь в цензуре. Пришлю тебе и моих Купальниц. Об них Лев верно рассказал тебе.

Благодарю тебя за похвалу и замечания. Чего доброго ты заставишь меня написать поэму. Грех на твоей душе будет. "И нас тогда пленяли эполеты" я переменю: но скажи одно ли бледное слово пленяли тебе не нравится, и не почитаешь ли ты эполеты анахронизмом, которые при Екатерине тоже носились? Впрочем я их всячески не оставлю.

Теперь дело о деньгах. Ежели ты хочешь продать второе издание Руслана, Пленника и, ежели можно, Бахчисарайского Фонтана, то пришли мне доверенность.

Быстрый переход