|
Говорят, что Цыгане твои прелесть, а я всё их не вижу, я, который имею столько прав и на стихи твои и на Цыган, потому что без ума от тех и от других. Я упивался твоими стихами и часто бывал пьян у цыган. Что скажет об этом признании потомство, если письмо попадется ему в руки, и если оно будет такой же чопорный бригадир, как и настоящее? Ce qui me dégoûte de l'histoire, disait madame Sévigné, c'est que ce que nous voyons aujourd'hui, sera un jour de l'histoire, 12-го числа отправляюсь в Петербург или лучше сказать в Царское Село, проживу там до 29-го, а после отправлюсь в Ревель купаться в море. Говорят, что и тебя готовятся в прок посолить. Правда ли, что у тебя аневризм в ноге? Дай бог, чтобы не в правой руке. Охота тебе было печатать une réclamation на Телеграфа у подлеца Булгарина! Телеграф очень огорчился, а виноват был во всем я. Мне казалось осторожнее прибавить Журнальным, потому что у тебя приятелей много, и могли бы попасть не в попад. Надобно совершенно разорвать с петербургскими журналистами. Вот тебе письмо от Телеграфа. Давай ему стихов и скажи, чего хочешь, только не дорожись и не плутуй. Я буду Вашим сводником. Отдаю ему твоего Курилку, только боюсь, чтобы ценсура не уморила его. Я очень рад твоим стихам Козлову и как стихам и как чувству. Если: Ах, тетушка! Ах, Анна Львовна! попадется на глаза Василью Львов.[ичу], то заготовь другую песню, потому что он верно не перенесет удара. Сказывают, у Вас умер еще добрый человек Петр Львович и оставил хорошее наследство. Смотри, не переста нь писать с счастия: наследства так и падают Вам на голову. А напротив, тебе надобно теперь еще прежнего быть умнее и одному поддерживать славу пушкинского рода. Бедный и любезный наш Алексей Михайлович умер и снес в могилу неистощимый запас шуток своих на Василья Львовича. Не видавши их вместе, ты точно можешь жалеть об утрате оригинальных и высококомических сцен. Нам уж так сладко не смеяться! Были выходки классические! — Что скажешь ты о глупой войне за и против Грибоедова? Наши умники так глупы, что моченьки нет: нет мочи хотя и много в них мочи.
Прощай, голубчик! Что же ты, голубчик, не весело поешь? Жена тебе дружески кланяется, а я тебя обнимаю и желаю здоровия, терпения и благоразумия, хороших стихов желать нечего, потому что они и сами напрашиваются. Каково тонко и сладко сказано?
Жду, жду писем от тебя — и не дождусь — не принял ли ты опять во услужение покойного Никиту — или ждешь оказии? — проклятая оказия! Ради бога, напиши мне что-нибудь: ты знаешь, что я имел несчастие потерять бабушку Чичерину и дядю Петр.[а] Льв.[овича] — получил эти известия без приуготовления и нахожусь в ужасном положении — утешь меня, это священный долг дружбы (сего священного чувства). Что делают мои Разн.[ые] Стих.[отворения]? видел ли их Бируков Грозный? От Плетнева не получаю ни единой строчки; что мой Онегин? продается ли? к стати: скажи Плетневу, чтоб он Льву давал из моих денег на орехи, а не на коммисии мои, потому что это напрасно: такого бессовестного комиссионера нет и не будет. По твоем отъезде перечел я Державина всего, и вот мое окончательное мнение. Этот чудак не знал ни русской грамоты, ни духа русского языка — (вот почему он и ниже Ломоносова). Он не имел понятия ни о слоге, ни о гармонии — ни даже о правилах стихосложения. Вот почему он и должен бесить всякое разборчивое ухо. Он не только не выдерживает оды, но не может выдержать и строфы (исключая чего знаешь). Что ж в нем: мысли, картины и движения истинно поэтические; читая его, кажется, читаешь дурной, вольный перевод с какого-то чудесного подлинника. Ей богу, его гений думал по-татарски — а русской грамоты не знал за недосугом. Державин, со временем переведенный, изумит Европу, а мы из гордости народной не скажем всего, что мы знаем об нем (не говоря уж о его министерстве). У Державина должно сохранить будет од восемь да несколько отрывков, а проччее сжечь. |
