Хотя забавно, что в основном им интересуются пациенты, которые оказались здесь потому, что видят вещи, которые другие не видят, разговаривают с людьми, которых нет, и думаю, что они порождения ада.

Во время терапевтических встреч, я спрашивал нескольких из них, почему они смотрят на А так пристально. Ответы всегда были одинаковыми: он притягивает меня.

Эти ответы удивляли меня каждый раз, потому что я чувствовал, как меня тянет в эту лечебницу с той же силой, с какой их тянуло к этому мальчику. Я проезжал мимо, и меня наполняла уверенность, что я хочу здесь работать, хотя у меня и уже была работа — хорошо оплачиваемая частная практика, которую я не имел намерения бросать. Я мог бы подняться по карьерной лестнице и в итоге стать одним из партнеров. Но все это перестало иметь значение в том момент, когда я проехал мимо Психиатрического госпиталя Кингсгейт.

Я чувствовал желание, даже необходимость, войти туда. Я хотел остаться там работать навсегда. Но самым удивительным среди моих мотивов оказалось то, что моя дочь, которая тоже была в машине, расплакалась, когда мы проезжали мимо. Она была совершенно счастлива, сидя на заднем сиденье моего седана и намазывая губы любимым бальзамом для губ, как вдруг разрыдалась навзрыд. Я спросил ее, что случилось, но она только терла грудь, как если ей было больно, и не могла ничего объяснить.

Больше я не проезжал с ней мимо этого места, но сам вернулся туда. Чувство необходимости, долга быть там все росло. И, когда я увидел А в первый раз, меня наполнило стремление обнять его. Принять его как любимого члена семьи. Может, я схожу с ума?

17 февраля

Субъекта А сегодня избили. Пациент, который это сделал, уверенно заявил, что хотел только, что бы исчезли те невидимые узы, которые связали его с этим мальчиком и с которыми он больше не мог жить.

Я наконец смог обнять А. Он не вспомнит этого, конечно, потому что был без сознания и накачан седативными, что лучше для нас обоих. На самом деле я не мог дать ему то, чего он хочет — семью, дом. Вместе с тем, я и не хотел его отпускать. От этих мыслей даже слезы наворачивались на глаза.

И снова я чувствовал, что со мной что-то не так.

18 февраля

Субъект А полностью пришел в сознание. Я поговорил с ним недолго, так как из-за обезболивающих его мысли путались, и он с трудом соображал. В какой-то момент мне показалось, что он назвал меня Джулианом, но я не уверен.

Должен быть способ помочь ему. Я же могу хоть чем-то ему помочь. Он же хороший ребенок, с добрым сердцем. Один из пациентов навестил его, и А не сводил глаз с мармелада, который тот держал. Без всяких колебаний А схватил упаковку с мармеладом, как если бы это было единственным, что он мог есть и ничего другого он не получит. Ну или не должен был получить. Через час я принес ему две упаковки мармелада.

21 февраля

Мой первый реальный сеанс с Субъектом А. Ему была диагностирована шизофрения несколькими докторами и, откровенно говоря, хотя она крайне редко случается с детьми младше шестнадцать лет, я вполне понимаю их выводы. У него обнаруживалась тенденция уходить в себя во время разговора и бормотать с людьми, которых рядом нет.

Верил ли я сам в этот диагноз? Не уверен. И не потому что эта болезнь редко обнаруживается в детстве. Если быть честным, мои сомнения меня расстраивали. Один раз я уже проходил через подобное, и это закончилось несчастьем, с которым я все еще пытаюсь справиться. Печаль снедает меня. Но это совсем другая история.

После встречи с А, я внимательно прочитал его дело и нашел кое-что интересное. Спустя три месяца после поступления в госпиталь, он дважды сбегал из запертой комнаты, просто исчезал, не оставляя никаких следов, как бы он мог это сделать. В обоих случаях, он потом появлялся в комнатах, в которых никак не мог бы оказаться.