только доказывает ее правоту, а муженек дочери даже не пытается казаться лучше, чем есть на самом деле.

Он муж ее дочери!

Женщина еле сдерживается, чтобы не скривиться и яростно терзает память, вспоминая хоть какой-нибудь разговор с Радой,

в котором что-то было бы сказано о свадьбе или регистрации.

Как  это  все  походит  на  дешевый  фарс!  Муж  и  жена!  Кольца!  Какое  двадцать  шестое  сентября?  Что  за  бред?  Какой

сентябрь? Рада еще в октябре жила здесь, в этой квартире.

И он, ублюдок, еще ждет ее ответ!

— Даже не сомневаюсь, — сквозь зубы говорит она.

— И это правильно. Ты всю жизнь будешь делать вид, что безумно счастлива за дочь, поняла? Всю оставшуюся жизнь ты

будешь притворяться, что до одурения рада, что она вышла за меня замуж. Потому что я никуда не денусь, ясно тебе? — Он

придвигается  к  ней  вплотную,  говорит  прямо  в  лицо,  нагло  нарушая  личное  пространство.  Он  своей  открытой  агрессией

сминает ее волю. Дружинина задерживает дыхание, застывая испуганным кроликом, и начинает мелко дрожать. — Можешь

спросить у меня что-нибудь. Один раз. Один вопрос, — предлагает Гергердт и отступает, точно разрешая ей собраться с

мыслями.

— Ты знаешь? Про нее? — обтекаемо и без подробностей интересуется она. Если Гергердт в курсе той трагедии, он поймет.

Если не поймет, то так тому и быть.

— Знаю, — с непонятной улыбкой отвечает он.

Лариса  Григорьевна  вдруг  начинает  часто  и  нервно  кивать,  будто  сраженная  болезнью  Паркинсона.  Сползает  с

аристократичного  лица  высокомерная  маска,  оставляя  женщину  неприкрыто  живой,  вмиг  лет  на  десять  постаревшей  и

несчастной.  Даже  косметика  на  этом  другом  лице  будто  выцветает,  щеки  сереют,  а  глаза  становятся  влажными,  как  у

потерявшегося  щенка.  Потом  она  быстро  вздыхает,  злясь,  что  показала  слабость  свою  перед  Гергердтом,  и  силой  воли

старается  снова  натянуть  на  себя  непроницаемый  вид,  хотя  с  таким  же  успехом  можно  пытаться  укрыться  прозрачным

целлофаном. Отходит к окну, останавливается перед ним, обернувшись спиной. Конечно, не панорамой открывшегося вида

Лариса Григорьевна собирается любоваться. Буквально на глазах она снова превращается в железную леди. Распрямляет

плечи, тянется затылком вверх. Каменеет спиной.

Артём теряет к ней интерес и задумывается, чего Рада так задерживается. Слишком долго ее нет, учитывая, что всего-то

нужно вытащить из сумочки паспорт.

Он оставляет Ларису Григорьевну, идет в спальню, но не заходит туда, из прихожей видя, что Рада стоит посреди комнаты,

обнявшись  с  отцом.  Тот  держит  ее  за  плечи  и  гладит  по  голове,  и  что-то  очень  тихо  говорит.  Гера  не  слышит,  да  и  не

пытается, не мешает, снова оставляя их вдвоем.

Через минуту Рада приносит на кухню документ, подтверждающий регистрацию брака. Но Ларисе Григорьевне это уже не

нужно.

— Верю-верю, — рассчетливо-аккуратно улыбается она, точно боится улыбнуться слишком широко или, наоборот, — улыбку

недотянуть.