Он сказал: «Я никогда не летал. Мне было двадцать, когда я заболел. Я уж думал, что опасность миновала, и это оказалось страшным ударом. Мои родители уже потратили немало денег на мое обучение в колледже, шли на всякие жертвы, и я учился хорошо. Мне нравилось учиться, и голова у меня была неплохая. Но потерять год — уже одно это меня страшно расстроило. Я не намерен был позволить этой истории с крыльями сожрать всю мою жизнь целиком. Для меня крылья — просто ненужные наросты на спине. Новообразования, мешающие ходить, танцевать, сидеть как следует на нормальном стуле, носить приличную одежду. И я не желал, чтобы подобная дрянь исковеркала мне жизнь, помешав моему образованию и возможной карьере. Флаеры — глупцы, у них все мозги уходят в перья! Я не собирался менять свой ум и способности на умение летать над крышами. Меня куда больше интересовало то, что происходит ПОД крышами. А всякие показушные штучки мне ни к чему. Я люблю нормальных людей. И хотел нормальной жизни. Хотел жениться, иметь детей. Мой отец был очень добрым человеком — он умер, когда мне и шестнадцати не исполнилось, — и я всегда думал: если и я смогу быть таким же добрым к своим детям, то это станет чем-то вроде благодарности ему, уважению к его памяти… Мне повезло: я встретил прекрасную женщину, которая не пожелала показать, что мое уродство испугало ее. Мало того, она не позволяла мне называть это «уродством». Она и сейчас настаивает, что именно благодаря этому, — он небрежным кивком указал на свои крылья, — она и обратила на меня внимание. Она утверждает, что считала меня «воображалой», когда мы с ней познакомились; думала, что я буду сильно задаваться из-за того, что крылат. Но потом я полностью реабилитировал себя в ее глазах».

Перья у него на голове были черные, а гребень — синий. Крылья, ровно лежавшие вдоль спины и связанные ремнем — так обычно носят свои крылья нелетающие флаеры, чтобы не мешали ходить и не так бросались в глаза, — были покрыты замечательным оперением с рисунком вроде темно-синего и голубого «павлиньего глаза», с черными пятнышками и черной каймой по краям.

«В любом случае я был настроен твердо стоять на земле во всех смыслах этого слова, — сказал он. — Если у меня в юности когда-либо и возникали бредовые мечты о полетах, хотя я так никогда и не летал, то, когда у меня начался жар и бред и я в душе уже примирился с этим мучительным долговременным и бессмысленным процессом, решив, что… В общем, если я когда-либо и думал о полетах, то, когда я женился, когда у нас родился ребенок, уже ничто, ничто не смогло бы соблазнить меня хотя бы попробовать жить той жизнью, хоть на мгновение вообразить себя в ней. Полнейшая безответственность, дурацкое безрассудство тех, кто живет такой жизнью — да-да, именно безрассудство! — более всего мне и отвратительны».

Мы еще немного поговорили о его юридической практике, весьма удачной и достойной, надо сказать; он защищал бедняков от всяких пройдох и любителей легкой наживы. Он показал мне портреты двух своих прелестных детишек, одиннадцати и девяти лет от роду; он собственноручно нарисовал эти портреты одним из своих перьев. Шансы того, что кто-то из его детей может стать крылатым, были, как и у прочих гайров, один к тысяче.

Уже перед самым уходом я спросила: «А вам никогда не снится, что вы летаете?»

Как и все адвокаты, он отвечать не спешил. Он посмотрел вдаль, за окно, помолчал и, наконец, сказал: «А разве это не снится всем людям на свете?»

ОСТРОВ БЕССМЕРТНЫХ

Кто-то спросил меня, слышала ли я, что в мире Йенди есть бессмертные люди, а потом кто-то еще сказал мне, что они действительно там есть, и как только я попала в этот мир, то первым делом стала о них расспрашивать.