В тот же самый день, еще до наступления ночи, раздался страшный грохот; остров затрясся, будто кто-то пытался вырвать его из моря с корнем; небо в считанные минуты заволокло черными тучами, озаряемыми огненными всполохами; из недр Сноудона вырывались частые красные молнии; казалось, они пронзают небо насквозь. Потом с верхушки горы медленной широкой полосой потекла горящая лава. К счастью, не в нашу сторону, а левее, к югу; со свистом и треском раскаленный поток прокладывал себе дорогу, спускаясь с одного уступа на другой, и через час достиг моря: там, где лава стекала в воду, слышалось шипенье и поднимался столб пара. Никто из нас и не догадывался, что Сноудон – вулкан, хотя конусообразная форма его вершины с кратером глубиной не меньше двухсот пядей должна была нас насторожить.

Захватывающее зрелище продолжалось всю ночь, взрывы на время прекращались, но затем разражались с новой, еще большей силой; казалось, это никогда не кончится. Однако к утру подул жаркий восточный ветер, небо очистилось, грохот мало-помалу стал стихать, переходя в глухое ворчанье, и, наконец, стих совсем. Ослепительно желтый шлейф лавы сначала стал красным, как раскаленные угли, а днем совсем потух.

Я беспокоился о своих свиньях. Сказав Мэгги, чтобы она ложилась спать, я,  взяв с собой мужчин, всех четверых, отправился осматривать остров: мне хотелось увидеть своими глазами, какие произошли изменения.

Со свиньями все было в порядке. Они бросились к нам навстречу, как к родным. Я не выношу, когда про свиней говорят плохо: эти животные отличаются редким умом, и мне всегда жалко их убивать.

Появились новые расселины; две – на северо-западном склоне, такие глубокие, что сколько ни вглядывайся, не увидишь дна. Юго-западный край Плачущего леса погребен под лавой и пеплом, а прилегающая к нему полоса шириной в двести пядей охвачена пожаром. Земля раскалилась жарче неба, стволы деревьев сгорают до самых корней, на их месте зияют черные дыры. Лопнувшие пузыри лавы застыли острыми, точно стеклянными осколками, шлейф, похожий на гигантскую терку, обрушил южную сторону кратера, в то время как северный гребень округлился и кажется теперь выше, чем прежде.

Когда мы увидели пещеру Святого колодца, то глазам своим не поверили: это была другая пещера, совсем не похожая на прежнюю: просторные места сузились, низкие своды поднялись, один совсем обрушился, и сталактиты, спускавшиеся сверху, теперь торчали из боковой стены, напоминая клювы аистов. В глубине пещеры, где прежде находился Череп Дьявола, образовалось огромное помещение с куполообразным верхом, похожее на церковь. Здесь было дымно, слышалось потрескивание, так что итальянцы Андреа и Гаэтано ни за что не хотели больше оставаться внизу. Я послал их за Мэгги, чтобы она пришла и посмотрела на свою пещеру. Как я и предполагал, она вскоре появилась, тяжело дыша от волнения и быстрой ходьбы. Итальянцы остались наверху, видимо, чтобы помолиться и пожаловаться на судьбу своим святым. Мэгги между тем носилась по пещере взад-вперед, словно собака в поисках следа, словно ей слышались те самые голоса, про которые она рассказывала. Вдруг она издала такой дикий вопль, от которого у нас волосы встали дыбом. Из трещины в куполе падали капли, но это была не вода: блестящие тяжелые капли ударялись с металлическим звуком о скалистый пол и разлетались тысячами крошечных капелек во все стороны. Немного ниже уже образовалась лужица, и тогда нам стало понятно, что это ртуть. Сначала ее потрогал Хендрик, потом я. Это была холодная, но живая материя, по ее поверхности пробегали мелкие, похожие на морщины, волны, словно она сердилась или проявляла нетерпение.

Хендрик преобразился на глазах. Он обменялся с Мэгги быстрым взглядом, значение которого осталось для меня загадкой, и произнес странные и непонятные (впрочем, похоже, только для меня, но не для Мэгги) слова о том, что настало время Великого Дела, что у земли, как и у неба, есть своя роса, что в пещере обитают Мировые духи.