Наш главбух, которому нужно было выдавать зарплату, не мог писать, потому что чернила в ручке замерзали. У нас было несколько бочек сала, мы сделали плошки, туда клали сало, какую-нибудь тряпочку, поджигали — и таким образом он обогревал ручку.

Мы дали телеграмму Кортунову, министру газовой промышленности, по аварийной рации: «просим помощи, ситуация критическая, аварийная». Буквально на следующий день из Москвы прилетел вертолет МИ-6 с электростанцией.

С этого начался наш развал. Наши романтические идеи стремительно сокрушались. У нас сухой закон, а все пьют одеколон, у нас правое дело, железный принцип, а вместо этого приходится сдавать недоделанные дома.

Все это закончилось реальным побоищем, в которое были вовлечены практически все. Меня как-то скрутили и я, вырываясь и увидев главного инженера Игольникова, прокричал ему:

— Жидовская морда!..

Недавно он у меня спрашивал, почему я так его назвал. Он прекрасно осведомлен, что я не антисемит, а я точно знаю, что он никакого отношения к иудеям не имеет. Просто страсти накалились до такой степени, что выплеск происходил невероятный и непредсказуемый...

Мне бы друзей таких, как те мои враги!

Часть 2. Я много и вкусно едал

Идеологические и ностальгические еды

Однажды во время интервью меня спросили, как я отношусь к бытовым удобствам и могу ли поесть селедку с газеты. Про быт — это отдельная история. А вот про селедку...

Журналистке я ответил, что, слава богу, научился прислушиваться к себе и понимать, что же я на самом деле люблю. Есть блюда, которыми я потрясаю гостей, и потом весь вечер они только об этом и говорят, но больше всего на свете я люблю простые вещи: картошку с молоком, манную кашу, кильку в томатном соусе...

Одно из моих самых любимых блюд с детства — огурец, разрезанный вдоль и посыпанный солью, с куском черного литовского хлеба. А если еще и сало — так это уже роскошный обед! В моем детстве хлеба-то мало было, и соль редко выступала в качестве гастрономической приправы. Когда в Вильнюсе мы лазили воровать огурцы на соседские огороды, то снимали рубашки, рукавами обвязывали их вокруг пояса и таким образом сзади прикрывались, чтобы заряд соли, который нам доставался, был не так ощутим. Но все равно приходилось потом долго сидеть на бочке с водой, скулить и отмачивать.

Я привык к овощам, зелени в строгой и определенной последовательности. Первым приходилось есть суп из крапивы, потому что крапива весной вырастает раньше всего. Потом шел щавелевый суп, он и до сих пор из первых блюд мой самый любимый — настоящий, с покрошенным яйцом и сметаной. Потом наступала пора молодой картошки...

Моя мать родилась в Вербалисе — это небольшой городок в зоне оседлости на тогдашней границе Литвы, Германии и Польши. В этом провинциальном городке замуж выходили рано, примерно в пятнадцать лет. Так вот достойная невеста к пятнадцати годам была обязана знать языки, уметь шить и готовить. Моя мать совершенно свободно владела, помимо литовского, еще русским, еврейским (как его тогда называли, не деля на иврит и идиш), немецким, польским, не замечая перехода с одного языка на другой. Еще она превосходно знала все пять кухонь. Она умела приготовить из селедки двадцать восемь блюд. Из одной свиной головы она накрывала шикарный стол, чем мы с радостью пользовались, когда начались знаменитые складчины.

Мои друзья больше всего любили собираться у нас, потому что получалось дешево и вкусно. Собранные деньги мы расходовали только на поддачу, потому что закуски мама делала буквально из ничего. И она действительно знала, что такое настоящий форшмак или селедка под шубой. Для нее тонкости имели огромное значение. Она понимала различия: что такое украинский борщ, а что такое малороссийский или литовский борщ.