И еще могут решить все это снести. Но на решении история со сносом закончится. Потому что вообразить, что кто-то может воплотить его в жизнь, я не могу. Снести — это такая же колоссальная организационная работа, как и построить. Выписать наряд, найти людей... А как платить? Откуда финансировать? Кто будет писать распоряжение? Между решением о сносе и выпиской наряда — путь, который в этой системе никто не пройдет.

Мне присуще чудовищное, просто физиологическое желание строить. Я все это люблю: мельницу, воду, шум колес... Любить процесс и результат — это нормально. А вот по затратам это соизмеримо с возможностью многократно поехать туда, где эта мельница уже есть.

На строительство уйдет тысяч шестьдесят долларов. Так вот этих шестидесяти тысяч достаточно, чтобы столько времени, сколько я захочу, пробыть у действующей мельницы. И не важно, что это будет не моя мельница, которую я сам придумал и сделал.

Щемящую тоску я испытываю от вида любой мельницы, хоть и не моей.

В Голландии я видел такую... Приехал в голландскую деревушку с делегацией, а там — моя мечта: типография в сорока километрах от города. Мы ведь тоже хотели перевести нашу типографию в Дудутки, чем сразу решили бы все свои проблемы. Дудутки перешли бы из сельской в производственную жизнь, потому что появился бы настоящий пролетариат — печатники высокой квалификации, специалисты... Их нужно было бы кормить в кафе, поэтому и кафе бы работало...

Именно эту идиллию увидел я в Голландии, где функционирует отличная типография с кафе на водяной мельнице...

И когда сопровождающие на секунду отвернулись, меня долго потом искали. И нашли уже в тот момент, когда я запустил мельницу.

Лера стояла рядом и одергивала меня, когда я все там ворочал: «Ну что ты делаешь! Сейчас сломаешь!» А я не обращаю внимания: привязываю что-то, запускаю колесо, отвязываю шлюз, запускаю весь механизм...

Все были в шоке. Почему я не сказал? Надо было вызвать специалистов, мельника, это же музейный экспонат, который очень сложно устроен! Я им говорю: «Вы не волнуйтесь, я специалист, я не только запустил, я ее и остановить могу. Только помогите!»

Когда примчался голландский мельник, весь взмыленный, в ужасе, он увидел министра финансов и прочих важных людей, которые все, как один, крутили какое-то колесо, забыв обо всем, с закатанными рукавами, в перемазанных рубашках, со съехавшими в сторону галстуками.

Бядуля

Бядуля, председатель именитого колхоза, говорил, что не понимает, почему люди едят по странной схеме: сначала им подают суп, а потом горячее.

Он у себя в колхозе, когда принимал делегации, всегда делал наоборот. Что было естественно: сначала люди активно выпивают. Закусывать супом плохо, а выпить-то все равно нужно! Когда люди изрядно выпили— очень кстати подавали горячее...

Он не стеснялся перед иностранцами, что у него немного не то воспитание, не вполне европейское. Он вырос и родился в деревне, и всегда любил говорить, что у них в деревне поссать никогда не считалось зазорным. Эту фразу я впервые услышал, когда мы с ним были в гостях, и как только вышли, он остановился у калитки и стал справлять свою нужду. Я ему говорю, мол, как же ему не стыдно, он же дважды Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета. А он мне отвечает:

— У нас в деревне, Евгений, поссать никогда не считалось зазорным.

И тут же рассказал, что у них даже такая игра была: собирались на краю деревни мальчики, девочки и соревновались, кто дальше сикнет. Причем, мальчики делали вот так— он вставал и показывал, а девочки — вот так — прогибаясь, он ударял себя ладошкой ниже спины. А потом замеряли...

Так вот, когда гости уже изрядно набрались — вот тогда-то и хочется горячего супчика! В этот момент он и распоряжался подавать первое.