Пьяный дьяк на колокольне на веревке пляшет с полудня. Как еще с верхотуры не сверзился — не понять, видно, черт его гвоздями к небу приколотил. Час дьяк в колокол колотит, другой час, третий — солнце уже елки достает. И вдруг как ножом полоснуло — звон вмиг лопнул и сменился прежним хриплым лаем, аж псы взвыли. Отец Серафим сломя голову в церкву кинулся, взвился на колокольню. «Опять разбил, антихрист!..» — и дьяку по зубам хлоп. Дрожащими руками колокол ощупывает, еще гудящий, не остывший. Вот — трещина… «Обманул Славян, едри его в душу, на святом деле лапу погрел!..» Но стоп! Вот — трещина, а вот — с другой стороны! — и полоса лекстрическая… Целая!

Выглянул отец Серафим с колокольни — внизу мужики толпятся, его в бога душу мать кроют.

— Не пробожил я ваши денежки, мужички? — крикнул им отец Серафим. — Вот вам крест! Дьячище, пьяница, колокол разбил, а лекстричества целая! Верное дело у Славяна, мужички!..

По всей земле и в межпланетном пространстве горят Славяновские огни.

Лебеди Ермака

У историков есть профессиональное заболевание — любовь к точке. Им надо все вызнать до самого конца, а в конце влепить жирную точку — баста! Все известно и вопросов быть не может! Но и у поэтов тоже есть профессиональное заболевание — боязнь точки. Поэт — он как музыкант, которому надо, чтобы сыгранная мелодия, после того, как опустятся смычки, продолжала звучать в душах людей. И жизнь, личность Ермака — это удивительная штука в истории и поэзии нашей земли. Здесь конкретные события превратились в народный эпос, а наука, сколько ни бьется, не может загнать его обратно из поэтической стихии в скорлупу фактов, не может песню превратить в прозаический документ. Так хирург, сколько бы он ни резал, не может найти в человеческом теле душу.

О Ермаке сочинены десятки романов, повестей, рассказов, сложены легенды, былины, стихи, написаны диссертации, исследования, монографии — а загадка остается загадкой. Она парит над нами, как лебедь в золоте заката — высоко, легко, не шелохнув крыльями. Тайна Ермака всегда обращена к нам, как подсолнух к солнцу, как стрелка компаса к северу, как лик луны к земле, но разгадка этой тайны не в древних фолиантах и не в наконечниках стрел, что бережно извлекают из могильников археологи. Разгадка тайны Ермака в нашей любви к родине и любви к человеку, в нашем стремлении к красоте и в мужестве на дорогах судьбы, в нашей печали, памяти и гордости. И мне кажется, что ближе всего к разгадке тайны Ермака, к пониманию и к истине, подошел Бажов в маленьком сказе «Ермаковы лебеди». И не взыщите, что я буду обращаться к этому сказу, как к самому верному слову. Я попытаюсь доказать свою правоту.

Вот говорят: загадка Ермака в его личности, в том, что не известно, кто он таков. И как его вообще звали, Ермака Тимофеевича? «Ермак» — по-татарски значит «артельный котел». Мол, когда он был разбойником, то своей ватаге велел всю добычу складывать в общий котел, а потом на всех делить поровну. Но ведь до того, как он начал разбойничать, было же у него имя! Ученые называют до десятка разных имен, среди них Ермил, Герман, Ермолай… Выбирай, какое нравится. В сказе Бажова Ермак — Василий, ладно, пускай Василий, но все же — кто он? Раньше учебники утверждали: донской казак. Интересно: в последние годы возродили у нас казачество. Свирепые, усатые, мордатые мужики в штанах с лампасами бродят по Тихому Дону, волоча в пыли длинные сабли, ничего не делают и всем грозятся башку отрубить, ежели чаво.