– Почем вам было знать, насколько поздно, ведь вы не знали тогда, что юноша при смерти.

– Повторяю, в телеграмме указывались симптомы, по которым я мог судить о состоянии больного. Они показывали крайне неблагоприятный прогноз.

– Послушайте, разумеется, в медицине я не понимаю ничего. Но если симптомы вам о чем-то говорили, вы могли построить прогноз, значит, вы могли хотя бы догадываться, что явилось причиной болезни молодого Соболева. – Сердюков вперил в собеседника свой пронизывающий взор.

– Гадания – это не по части медицины. Это колдовство, магия, – пожал плечами его собеседник.

– Вот, вот, вот! Колдовство! Именно это мне и нужно! Вы известны тем, что варили свои снадобья бог знает из чего. Как знать, может неизвестным образом вы и сгубили Петра Викентьевича, с помощью своих непонятных лекарств, которые вероятно можно применить как на пользу, так и во вред, а?

– Зачем, зачем мне изводить безобидного юношу, который даже дурного слова мне не сказал, всегда деликатный, всегда приветливый. Зачем? Зачем мне доставлять горе его отцу, который, приютил меня в своем доме, искреннее пытался помочь мне снова наладить мою беспутную жизнь? И ведь это уже почти случилось, если бы ваши молодцы не ухватили меня на краю трапа!

Северов говорил почти без эмоций, даже чуть отвернувшись от следователя, глядя в окно. Его интонация, обреченная поза, сутулые плечи, все свидетельствовало о том, что он не будет яростно защищаться, но и не будет помогать искать преступника.

– Что было в ответной телеграмме, которую вы послали Соболеву?

– К великому сожалению, я вынужден был написать правду, правду о том, что не в состоянии помочь Петру.

– Так все же, что, по вашему мнению, могло стать причиной болезни?

Северов долго молчал, так долго, что Сердюков решил, он больше не собирается отвечать.

– Послушайте, доктор, я понимаю, что ваша непростая жизнь многое изменила в представлении об окружающем мире, об отношениях людей. Но мне почему-то кажется, что в вас не изменилось главное. Отношение к своему долгу, долгу врача, который должен всегда помнить об интересах пациента, пусть даже и мертвого!

Сердюкову показалось, что тень сомнения промелькнула на лице Северова.

– Послушайте, я не хочу вас пугать, – продолжал следователь, – но вы должны понимать, что можете оказаться подозреваемым в убийстве или соучастником.

– Вы правильно подметили, господин полицейский, что я еще не утратил человеческого облика, хотя в одно время жил и среди зверей и среди людей, которые сродни зверям. Я клянусь вам… А, впрочем, к чему это все… Все клятвы – фарс! – он опять обреченно махнул рукой. – Я не убивал молодого Соболева и не помогал никому убивать его…

– Но кто-то, быть может, воспользовался вашими препаратами? – воскликнул Сердюков, и в глазах его полыхнул огонь.

– Может быть, – с расстановкой произнес Северов.

– Какими? Ведь вы наверняка думали обо этом, ведь думали же? – следователь навис над сидевшим собеседником, словно цапля над лягушкой.

– Я сейчас затрудняюсь сказать вам. Позже. Мне необходимо еще раз свериться со своими записями и каталогами. – Северов с опаской попытался отодвинуться от полицейского.

– Что ж, мы вместе отправимся на дачу к Соболеву, и там вы сверитесь, все обдумаете и расскажете мне о своих выводах. – Сердюков вернулся за стол.

– Могу ли я видеть господина профессора, чтобы выразить ему свое глубочайшее соболезнование? – тихо и по-прежнему безучастно спросил Северов.

– Я извещу Соболева о вашем приезде и желании его навестить.