Или слишком старые, или слишком тощие, — или совсем без специальности, которая бы могла пригодиться в хозяйстве.

Иван краем уха слышал, как на них все время снижали цены, — а потом и вовсе, объявили распродажу.

Бракованный товар пошел по шестьдесят долларов за штуку, — только-только чтобы оправдать дорожные расходы. И чтобы не везти обратно.

Бери — не хочу…

Но на их личном вернисаже зевак меньше не становилось.

Некоторые, конечно же, отходили, нельзя же торчать на одном месте вечно, — но какими-то молчаливыми и задумчивыми, словно вконец ударенными пыльным мешком.

Ивану этот процесс претил изначально, но он держался из принципа, потому что, или миллионер, или никто. Третьего не дано. Раз на то пошло… Ну и поглядывал на Машку, чтобы понять, — когда до той наконец-то начнет доходить очевидная глупость происходящего.

Та держалась, конечно, — тоже была не сахарная. Но Иван с недобрым удовольствием замечал, что до нее что-то начинает докатываться…. Еще минут тридцать — сорок, и она запросит пощады. Изнеженные ножки притомятся, изнеженный желудок потребует шашлыка, на улице, с кетчупом и свежими лепешками по-башкирски, — и возвышенные мысли о собственной чрезмерной гордыне переключатся на этот низменный, но такой соблазнительный предмет. Тем более, что уже было пора перекусить. На самом деле.

Так будет. Непременно… Или он ничего не понимает в женщинах.

Тот мужик в толпе любителей искусства появился как-то незаметно.

Вернее, немного не так, как все, — просто Иван не посчитал его за миллионера.

А на миллионеров у него нюх наметан. Настоящий миллионер обязан хоть чем-нибудь, но выделяться из общей массы. Или часы у него должны быть обсыпаны брюликами, или ботинки, — с позолотой, или, если он не любит излишеств во внешнем облике, должно быть рядом с ним не меньше трех человек охраны.

На то он — и миллионер.

Этот был просто чудиком… И, скорее всего, если судить по его невзрачности, — на твердом небольшом окладе.

Раз шел неторопливо вдоль строя невольников, по шестьдесят долларов за штуку, — и даже от любопытства не поглядывал на них. На такую дармовщинку.

Изображал из себя прохожего, которому по своим делам лень было обходить стадион, и он выбрал путь покороче.

Он и Машку, вроде бы, не заметил, просто шел, размышляя о чем-то своем. Но когда уже почти прошел, — даже, точно, уже прошел, — внезапно остановился. Словно бы все-таки увидел ее. Но не глазами, поскольку смотрел куда-то перед собой, а каким-то своим боком.

Он шел, и внезапно замер на месте. Словно уткнулся в невидимую дверь, которая была закрыта. А ключ он — потерял. Что явилось для него полной неожиданностью.

Он даже, разглядывая эту невидимую дверь, пошарил по карманам. С каким-то бесконечным изумлением, — что ключей в них нет.

Он так стоял, замерев, с минуту, — ждал, должно быть, когда его закрытая дверь откроется. Сама собой.

Но та, — не открылась.

И тогда он стал поворачиваться.

Иван, которому торги тоже порядком наскучили, наблюдал за ним. От нечего делать. За некой непонятной никому пантомимой, происходящей на его глазах.

Мужик начал поглядывать в их сторону, — но так затравленно, словно его окрикнул непосредственный начальник по работе, который имеет на него зуб. То есть, с выражением какого-то страха на лице, и одновременно — раболепства.

Иван еще успел подумать, что если бы у мужика был хвост, он бы поджал его в этом момент под себя, как насмерть перепуганная дворняга.