|
— Вам следовало бы знать ответ на мой вопрос, — сказал мистер Браннер. — Про титанов? — Про настоящую жизнь. И каким образом ваша учеба связана с нею. — А… — То, чему учу вас я, — продолжал мистер Браннер, — жизненно важно. И я жду, что вы отнесетесь к этому с полной ответственностью. Испытание пройдут только лучшие, Перси Джексон. Я почти разозлился, удар был чувствительный. Конечно, здорово было в дни проведения так называемых турниров, когда, облачась в римские доспехи, мистер Браннер восклицал: «Да здравствует Цезарь!..» — и, острием меча указывая на мелок, заставлял нас мчаться к доске и писать имена всех известных римских героев, да кто были их матери, да каким богам они поклонялись. Но мистер Браннер, оказывается, ожидал, что я не отстану от остальных, хотя я страдал дислексией и расстройством внимания и никогда больше «тройки» в своей жизни не получал. Нет — он ожидал, что я не просто не отстану; он надеялся, что я окажусь лучше! А я просто не мог выучить все эти имена и факты и уж тем более правильно их написать. Я пробормотал, что постараюсь, а мистер Браннер между тем долго и печально смотрел на стелу, будто лично присутствовал на похоронах этой девочки. А потом сказал, чтобы я шел на ланч с остальными. * * * Класс расселся на ступенях перед входом в музей, откуда мы могли наблюдать толпу пешеходов на Пятой авеню. В небе собиралась гроза, тучи были тяжелые, мрачные, чернее, чем я когда-либо видел. Я подумал: может, все дело в глобальном потеплении, потому что начиная с самого Рождества погода во всем штате Нью-Йорк была очень странная. На нас то обрушивались жуткие метели, то затопляло, то от удара молнии вспыхивали лесные пожары. Я не удивился бы, если б сейчас на нас надвигался торнадо. Остальные, казалось, ничего не замечали. Мальчишки швырялись в голубей крекерами. Нэнси Бобофит пыталась прикарманить чего-то из сумочки некой дамы, и, конечно же, миссис Доддз делала вид, что ничего не происходит. Мы с Гроувером сидели на краю фонтана, подальше от остальных. Мы подумали, тогда никто не догадается, что мы из этой школы — школы для чокнутых бедолаг, которым все равно суждена одна дорожка. — Велел остаться после уроков? — спросил Гроувер. — Не-а, — ответил я. — Чтобы Браннер?.. Просто хочется, чтобы он хоть на минутку от меня отстал. То есть в том смысле — понял, что я не гений. Какое-то время Гроувер сидел молча. Затем, когда я уже было решил, что сейчас он преподнесет мне какое-нибудь глубокое философское замечание, чтобы меня подбодрить, он сказал: — Можно мне откусить от твоего яблока? Аппетит у меня был неважный, поэтому я отдал ему яблоко целиком. Я следил за потоком такси, ехавших по Пятой авеню, и думал о маминой квартирке, что находится дальше от центра, всего в нескольких шагах от того места, где мы сидели. Я не видел маму с Рождества. Мне ужасно хотелось сесть в такси и поехать домой. Она крепко обняла бы меня и была бы и рада, и разочарована. Она немедленно отослала бы меня обратно в Йэнси, напомнив, чтобы я старался, пусть даже это моя шестая школа за шесть лет и меня, возможно, снова выпрут. Эх, я бы не вынес ее печального взгляда! Мистер Браннер на своей коляске остановился у основания пандуса для инвалидов. Он жевал сельдерей, читая роман в бумажной обложке. |
