Стараясь говорить как можно равнодушнее, он произнес:

— Мне недалеко. Ничего со мной не случится.

— Дело ваше, — сказал полицейский.

Второй оскалился в усмешке:

— Надеюсь, хоронить не придется. Можете идти. — И он открыл дверь.

Кейт с трудом сдержался, чтобы не повернуть. Дверь не была закрашена черной краской, просто снаружи царила тьма египетская. Абсолютная темнота, какой он никогда прежде не видел. Нигде ни малейшего огонька, а свет ламп вокзала, казалось, вообще не разгонял мрака. Взглянув под нога, Кейт увидел тротуар всего на полметра за порогом.

И кроме того — было ли это просто иллюзией? — ему показалось, что часть темноты проникла сквозь открытую дверь в зал вокзала, словно это была не обычная ночная тьма, а какие-то черные испарения. Неужели тьма — это нечто большее, чем просто отсутствие света?

Но что бы то ни было, Кейт не мог признаться в своем невежестве. Он должен был выйти, что бы его ни ждало.

Он вышел, и дверь закрылась за его спиной. Впечатление было такое, будто он вдруг оказался в шкафу. Это была тьма в квадрате, по-видимому — ему вспомнилось определение из «Нью-Йорк Таймс», — то самое полное затуманивание.

Кейт взглянул вверх и не увидел ни звезд, ни Луны, хотя была ясная лунная ночь. В Гринвилле, по крайней мере.

Сделав два шага, он обернулся, чтобы посмотреть на дверь… и не увидел ничего. А ведь должен был увидеть ярко освещенный прямоугольник. В такой темноте дверь должна быть заметна издалека, несмотря на слабый свет в зале. Разве что стекло и вправду было закрашено снаружи черным. Кейт шагнул к вокзалу и заметил дверь — расплывчатый прямоугольник на расстоянии вытянутой руки. В двух шагах ее уже не было видно.

Кейт снова отступил и дверь исчезла. Порывшись в кармане, он нашел коробок спичек и зажег одну. Держа ее в вытянутой руке, он видел только слабое сияние. С полуметра огонек был виден отчетливо, но не дальше.

Спичка догорела, пришлось ее бросить. Кейт не знал, погасла ли она, ударившись о тротуар, или нет.

Он уже жалел, что не взял лежанку на вокзале, но возвращаться было поздно. Он и так обратил на себя внимание, когда выходил. Почему он не последовал примеру маленького человечка? На будущее следует запомнить, что безопаснее подражать другим.

Вытянув руку, Кейт коснулся стены здания и, ведя по ней одной ладонью, а второй рукой шаря перед собой, двинулся на запад, к перекрестку с Вандербильт-авеню. Широко открытыми глазами он вглядывался во тьму, но с тем же успехом можно было вообще зажмуриться — все равно ни дьявола не видно. Теперь он знал, каково слепым. Сейчас бы не помешала тросточка, чтобы стучать по тротуару, а вот собака-поводырь оказалась бы бесполезной; Кейт сомневался, чтобы даже кот мог бы видеть в этом черном тумане дальше чем на полметра.

Вскоре рука, касавшаяся стены, наткнулась на пустоту — он оказался на углу.

Кейт остановился, прикидывая, стоит ли вообще идти дальше. Он не мог вернуться на вокзал, но почему бы просто не сесть на тротуар, не прислониться спиной к стене и не подождать утра? Разумеется, если утром этот черный туман рассеется.

Добраться до своей холостяцкой квартиры в Гринич-Виллидж он явно не сможет. Такси не могли ездить. Рассудок подсказывал ему, что и на все прочие виды транспорта лучше не рассчитывать. Только полный идиот или невежда вроде него — а во всем Нью-Йорке другого такого наверняка не было — попытался бы преодолеть океан темноты.

Подумав, он решил все же не дожидаться рассвета. Мог появиться полицейский патруль и его начали бы расспрашивать, почему он не остался в безопасном убежище вокзала.