|
Если бы профессор был с нами, у него была бы куча спичек с собой – это говорит в пользу непрестанного курения, даже в присутствии дам. О, не удивительно, что молодая госпожа лишилась чувств, ведь здесь так жарко! Вам не следует отпускать ее, сударь. Сможете ли вы повести ее, сударь? Нам нужно двигаться. Не могу предложить вам свои услуги, оттого что поранил о зубы какого то покойника ногу, к тому же руки у меня заняты факелами. Но, быть может, вы предпочтете доктора – что вы скажете на это? Вы можете сами повести ее? Прекрасно. Здесь такое эхо, что не разобрать слов. Идемте же, факелов хватит ненадолго, и вам, наверно, не хочется провести здесь всю ночь с этой дамой, тем более что вспыльчивые Абати могут обвинить вас в том, что вы это подстроили нарочно, не так ли? Возьмите даму под руку, доктор, и двинемся. Я пойду вперед с факелами. На эту речь Оливер не ответил ни слова, а только поглядел на нас подозрительно. Македа, казалось, была без чувств, но, когда я предложил свои услуги в качестве врача, она пришла в себя и сказала, что в состоянии идти одна, – другими словами, опираясь на руку Орма. Кончилось все это тем, что мы пошли вперед. Факелы начали уже гаснуть, когда мы обогнули угол, добрались до узкого наклонного прохода и, наконец, увидели лампу, поставленную в проходе в стене. – Доктор, – сказал мне Оливер ночью, когда мы собирались лечь спать (должен сказать, что Оливер говорил непривычно и неестественно развязным тоном), – доктор, вы сегодня обратили внимание на что нибудь в гробнице царей? – О да, – ответил я. – Правда, я не так увлекаюсь археологией, как бедняга Хиггс, но это зрелище представляется мне единственным в мире. Если бы я был склонен философствовать на тему о разительном контрасте между этими мертвыми правителями и их молодой и красивой наследницей, преисполненной жизни и любви, – здесь он испытующе поглядел на меня, – любви к своему народу, которая… – Довольно, Адамс! Я не нуждаюсь в философской проповеди с историческими параллелями. Заметили ли вы что нибудь помимо костей и золота, когда этот невыносимый олух Квик так не вовремя зажег свет? Я перестал уклоняться от прямого ответа. – Если вы хотите знать правду, – сказал я, – я видел не слишком много, оттого что мое зрение стало довольно скверным. Но сержант, у которого превосходное зрение, полагает, что видел, как вы целовали Македу, и все ваше последующее поведение подтверждает это предположение. Поэтому то он попросил меня повернуться к вам спиной. Но мы, разумеется, могли ошибиться. Правильно ли я вас понял – ведь вы говорите, что сержант ошибся? Оливер немедленно проклял сержанта и его глаза, а потом выпалил: – Вы не ошиблись, мы любим друг друга и поняли это внезапно, очутившись в темноте. По всей вероятности, необычная обстановка подействовала на наши нервы. – С точки зрения морали я рад, что вы любите друг друга, – сказал я, – оттого что поцелуи, основанные исключительно на нервности, никак не могут быть рекомендованы. Но со всех остальных точек зрения создавшееся положение представляется мне ужасным, хотя Квик со свойственной ему осторожностью предостерегал меня от слишком поспешных выводов. – Проклятый Квик! – повторил Оливер. – Не проклинайте его, – ответил я, – а то ему придется перейти на службу к Барунгу, где он будет чрезвычайно опасен для нас. Послушайте, Оливер, это опасная затея – то, что вы вздумали делать. – Не понимаю, почему. В Европе я спокойно могу жениться на ней, – ответил Орм. – В Европе, но не здесь. Послушайте, Оливер, я давно говорил вам, что единственная вещь, которой ни в коем случае нельзя делать, это влюбиться в Дочь Царей. – В самом деле? Вы говорили это? Я совсем забыл. Вы говорили мне столько различных вещей, доктор, – ответил он сравнительно спокойно, и только краска, которая залила его щеки, выдавала его. |
