— Простите, господин майор, — сказал он, все еще продолжая смеяться. — Вы обладаете поразительными способностями к юмору.

— Юмор — это соль жизни, дорогой мой. Я, конечно, знал, что вы не признаетесь в убийстве, — проговорил Шликкен. — К разоблачению серьезного противника, — продолжал майор, — я обычно готовлюсь очень тщательно.

— Но почему вы, господин майор, думаете, что я — это Кальман Борши и что именно я убил Хельмеци?

— Я не думаю, я знаю. Расследование, мой дорогой друг, почти искусство. Вы не заметили, что во время допросов я ни разу не спросил вас о лейтенанте и его жене?

— А я бы охотно ответил.

— Придет очередь и этому, — сказал Шликкен. — Вы помните, как вы, немного надломленный, явились ко мне, чтобы давать показания?

— Помню. Я даже вспоминаю, что в это время по радио передавали «Реквием» Моцарта.

— Это была радиола. Хотите послушать?

— С удовольствием. Я думаю, что после бомбежки это было бы весьма кстати.

Шликкен подошел к столику, включил радиолу. Зазвучала мрачная музыка Моцарта. Кальман взглянул на улыбающееся лицо майора. Вдруг музыка оборвалась, только слышался монотонный шум аппарата, и Кальман увидел, что это не радиола, а что-то иное, таких машин он никогда не видел. Неожиданно он услышал голос умирающей Марианны, ясно произносящей его имя: «Кальман…»

Он закрыл глаза, ухватился обеими руками за сиденье, с трудом сдержав себя, чтобы не закричать.

Шликкен смотрел в исказившееся лицо молодого человека и улыбался.

Они оба слушали шепот Марианны:

«Кальман… Я думала, когда кончится война, мы весь день от зари до зари станем бродить по городу».

Майор выключил аппарат.

— Пока и этого достаточно, — сказал он и подошел к Кальману.

Молодой человек открыл глаза. Отсутствующим взглядом посмотрел на Тодта, затем перевел глаза на Шликкена. Вот теперь он уже должен драться за свою жизнь.

— Бедная Марианна… — произнес он тихо. — Это была бесчеловечная, жестокая шутка, господин майор. Вы хотите, чтобы я работал у вас, и в то же время так шутите со мной. Вы знаете, как я любил свою невесту. Вы подозреваете меня, и этого вам недостаточно, вы еще воспроизводите голос несчастной.

Шликкен вытаращил на него глаза.

— Что?! Я шучу? Я подозреваю? — Он уже терял терпение. — Объясните мне, почему из Пала Шубы вы стали Кальманом? И зачем врали, изворачивались?

Кальман, сохраняя серьезность, взглянул на майора.

— Я вас понял. Зная содержание подслушанного разговора, вы, господин майор, предполагаете, что я — Кальман Борши. Этот разговор свидетельствует лишь о том, что я очень любил свою невесту и что я лгал вам. Но я ведь в конце концов сообщил место, где спрятано оружие, кроме того, сообщил две фамилии.

Майор покачал головой.

— Ах, черт побери! Только вы забыли рассказать, что Резге и Кубиш бежали в Словакию.

— Но тогда докажите, что я не Пал Шуба. Устройте очную ставку с моей матерью, фронтовыми товарищами, с обслуживающим персоналом клиники.

— А имя Кальман?

— Пожалуйста, посмотрите мой листок для прописки или инвалидную книжку.

— Что мне там смотреть?

— Моего отца звали Кальманом. Я терпеть не мог имя Пал и очень любил своего отца и его имя. Да и вообще дома меня звали Кальманом. Когда Марианна стала моей, я попросил ее, чтобы, когда мы бываем вдвоем, она звала меня Кальманом. Господин майор, я честно выполнял все ваши задания.