Трубы запели, и бойцы, сходясь твердым и ровным шагом с двух разных концов арены, приглядывались друг к другу, привыкшие оба судить по движению глаз противника, с какой стороны можно ждать удара. Сойдясь достаточно близко, они стали лицом к лицу и поочередно замахнулись несколько раз, словно желая проверить, насколько бдителен и проворен противник. Наконец, то ли наскучив этими маневрами, то ли убоявшись, как бы в таком соревновании его неповоротливая сила не сдала перед ловкостью Смита, Бонтрон занес свою секиру для прямого удара сверху и, опуская ее, добавил к тяжести оружия всю силу своей могучей руки. Однако Смит, отпрянув в сторону, избежал удара, слишком сильного, чтобы можно было его отразить даже с самой выгодной позиции. Бонтрон не успел снова стать в оборону, как

Генри нанес ему сбоку такой удар по стальному его колпаку, что убийца сразу распростерся на земле.

– Сознайся или умри! – сказал победитель, наступив ногой на тело побежденного и приставив к его горлу острый конец секиры – тот кинжал или стальной шип, которым она снабжена с обратного конца.

– Сознаюсь, – сказал негодяй, широко раскрытыми глазами глядя в небо. – Дай встать.

– Не дам, пока не сдашься, – сказал Гарри Смит.

– Сдаюсь! – буркнул Бонтрон.

И Генри громко провозгласил, что противник его побежден.

Тогда прошли на арену Ротсей с Олбени, верховный констебль и настоятель доминиканского монастыря и, обратившись к Бонтрону, спросили, признает ли он себя побежденным.

– Признаю, – ответил злодей.

– И виновным в убийстве Оливера Праудфьюта?

– Да… Но я принял его за другого.

– Кого же ты хотел убить? – спросил настоятель. – Исповедайся, сын мой, и заслужи исповедью прощение на том свете, ибо на этом тебе не много осталось свершить.

– Я принял убитого, – отвечал поверженный боец, – а того, чья рука меня сразила, чья стопа сейчас давит мне грудь.

– Благословение всем святым! – сказал настоятель. – Ныне каждый, кто сомневался в святом испытании, прозрел и понял свое заблуждение. Глядите, преступник попал в западню, которую приготовил безвинному.

– Я, сдается мне, раньше никогда и не видывал этого человека, – сказал Смит. – Никогда я не чинил обиды ни ему, ни его близким. Спросите, если угодно будет вашему преподобию, с чего он надумал предательски меня убить.

– Вопрос вполне уместный, – сказал настоятель. – Пролей свет среди тьмы, сын мой, хотя бы вместе с истиной он осветил и твой позор. По какой причине ты хотел умертвить этого оружейника, который утверждает, что ничем тебя не обидел?.

– Он учинил обиду тому, кому я служу, – ответил Бонтрон, – и я пошел на это дело по его приказу.

– По чьему приказу? – спросил настоятель. Бонтрон молчал с минуту, потом прорычал:

– Он слишком могуществен, не мне его называть.

– Послушай, сын мой, – сказал церковник, – пройдет короткий час, и для тебя могущественное и ничтожное на этой земле станут равно пустым звуком. Уже готовят дроги, чтобы везти тебя к месту казни. А посему, сын мой, я еще раз призываю тебя: позаботься о спасении своей души и во славу небес раскрой нам правду. Не твой ли господин, сэр Джон Рэморни, побуждал тебя на столь гнусное деяние?

– Нет, – отвечал простертый на земле негодяй, – кое‑кто повыше. – И он указал пальцем на принца.

– Тварь! – вскричал с изумлением герцог Ротсей. – Ты посмел намекнуть, что твоим подстрекателем был я?

– Именно вы, милорд, – нагло ответил убийца.