– Привет тебе, моя красавица, – сказала она с поклоном. – Привет тебе в этом доме скорби. И я надеюсь, – она снова поклонилась, – ты будешь утешением моей бесценной и поистине царственной дочери – герцогине. Посиди, дитя мое, пока я схожу узнаю, расположена ли миледи принять тебя сейчас. Ах, дитя мое, ты и в самом деле куда как хороша, если дала тебе пречистая душу такую же прекрасную, как твое лицо!

С этими словами мнимая старуха проскользнула в соседний покой, где застала Ротсея в приготовленном для него женском наряде, а Рэморни, отказавшегося от маскарада, – в его обычном одеянии.

– Ты отъявленный подлец, сэр доктор, – сказал принц. – Честное слово, мне кажется, в душе ты не прочь разыграть один все роли в пьесе – любовника и всех остальных.

– С готовностью, если этим я могу избавить от хлопот ваше высочество, – ответил лекарь обычным своим сдавленным смешком.

– Нет, нет, – сказал Ротсей, – здесь мне твоя помощь не понадобится. Скажи, как я выгляжу, раскинувшись вот так на ложе? Томная, скучающая леди, а?

– Пожалуй, слишком худощавая, – заметил лекарь, – и черты лица, позволю я себе сказать, слишком женственны для леди Дуглас,

– Вон отсюда, негодяй! Введи сюда эту прелестную ледяную сосульку. Не бойся, она не пожалуется на мою женственность… И ты, Рэморни, тоже удались.

Когда рыцарь выходил из покоев в одну дверь, мнимая старуха впустила в другую Кэтрин Гловер. Комната была тщательно затемнена, так что у девушки, когда она увидела в полумраке на ложе женскую фигуру, не зародилось никаких подозрений.

– Это и есть та девица? – спросил Ротсей своим приятным голосом, нарочито смягченным сейчас до певучего шепота, – пусть подойдет, Гризельда, и поцелует нам руку.

Мнимая кормилица герцогини подвела дрожащую девушку к ложу и сделала ей знак опуститься на колени. Кэтрин исполнила указание и благоговейно и простосердечно поцеловала одетую в перчатку руку, которую протянула ей мнимая герцогиня.

– Не бойся, – сказал тот же музыкальный голос, – ты видишь во мне только печальный пример тщеты человеческого величия… Счастливы те, дитя мое, кто по своему рождению стоит так низко, что бури, потрясающие государство, его не затрагивают.

Говоря это, принц обнял Кэтрин и привлек девушку к себе, словно желая ласково приветствовать ее. Но поцелуй был чересчур горяч для высокородной покровительницы, и Кэтрин, вообразив, что герцогиня сошла с ума, вскрикнула от страха.

– Тише, глупышка! Это я, Давид Ротсей.

Кэтрин оглянулась – кормилицы нет, а Ротсей сорвал с себя покрывало, и она поняла, что оказалась во власти дерзкого, распутного юнца.

– С нами сила господня! – сказала девушка. – Небо не оставит меня, если я не изменю себе сама.

Придя к такому решению, она подавила невольный крик и постаралась, как могла, скрыть свой страх.

– Вы сыграли со мной шутку, ваше высочество, – сказала она твердо, – а теперь я попрошу вас (он все еще держал ее за плечи) отпустить меня.

– Нет, моя прелестная пленница, не отбивайся! Чего ты боишься?

– Я не отбиваюсь, милорд. Раз вам желательно меня удерживать, я не стану сопротивлением дразнить вас, давая вам повод дурно со мной обойтись, от этого вам будет больно самому, когда у вас найдется время подумать.

– Как, предательница! Ты сама держала меня в плену много месяцев, – сказал принц, – а теперь не позволяешь мне удержать тебя здесь хотя бы на краткий миг?

– На улицах Перта, где я могла бы, смотря по желанию, слушать или не слушать вас, это означало бы, милорд, учтивое внимание с вашей стороны, здесь – это тирания.