Король снова вмешался, вынудив графа воздержаться от гневного ответа.

– Ваша светлость, – сказал он Дугласу, – вы мудро советуете нам довериться оружию, когда эти люди выступят против наших подданных на открытом и ровном поле, но задача в том, как нам прекратить их буйство, когда они вновь укроются в своих горах. Я не должен говорить вам, что клан Хаттан и клан Кухил – это два больших союза многочисленных племен, которые объединились в каждом из них, чтобы сообща держаться против других, и что в последнее время между кухилами и хаттанами шла распря, всякий раз приводившая к кровопролитию, где и как они бы ни сталкивались, в одиночку или ватагами. Весь край истерзан их непрестанными раздорами.

– Не вижу, чем это плохо, – сказал Дуглас. – Разбойники примутся уничтожать друг друга, и чем меньше останется в Горной Стране людей, тем больше в ней разведется оленей. Как воинам нам будет меньше работы, зато мы выгадаем как охотники.

– Скажите лучше: чем меньше останется людей, тем больше разведется волков, – поправил король.

– И то не худо, – сказал Дуглас. – Лучше лютые волки, чем дикие катераны. Будем держать большие силы на Ирской границе, чтобы отделить тихую страну от беспокойной. Не дадим пожару междоусобицы перекинуться за пределы Горной Страны. Пусть он там и растратит свою необузданную ярость и быстро отгорит за недостатком горючего. Кто выживет, тех мы легко усмирим, и они станут покорней угождать малейшему желанию вашей милости, чем когда‑либо их отцы или живущие ныне мерзавцы подчинялись самым строгим вашим приказам.

– Разумный, но безбожный совет, – сказал настоятель и покачал головой. – Я не возьму на свою совесть поддержать его. Мудрость – да, но мудрость Ахитофеля: хитро и вместе с тем жестоко.

– То же говорит мне мое сердце, – сказал король, положив руку на грудь. – Оно говорит, что в день Страшного суда у меня будет спрошено: «Роберт Стюарт, где подданные, которых я дал тебе?» Оно мне говорит, что я должен буду держать отвег за них за всех – саксов и гэлов, жителей Низины, и Горной Страны, и пограничной полосы, что спросится с меня не только за тех, кто обладает богатством и знанием, но и за тех, кто стал разбойником через бедность свою и мятежником – через невежество.

– Ваше величество говорит как король‑христианин, – сказал настоятель. – Но вам вручен не только скипетр, но и меч, а это зло таково, что исцелить его должно мечом.

– Послушайте, милорды, – сказал принц, вскинув глаза с таким видом, точно вдруг ему пришла на ум забавная мысль, – а что, если нам научить этих диких горцев рыцарскому поведению? Не так уж трудно было бы убедить их двух великих главарей – предводителя клана Хаттан и вождя не менее доблестного клана Кухил – вызвать друг друга на смертный бой! Они могли бы сразиться здесь, в Перте… Мы снабдим их конями и оружием. Таким образом, их ссора закончится со смертью одного из этих двух негодяев или, возможно, обоих (думаю, они оба сломят себе шею при первом же наскоке), исполнится благочестивое желание моего отца предотвратить излишнее кровопролитие, а мы все получим удовольствие полюбоваться поединком между двумя неукротимыми рыцарями, впервые в жизни натянувшими на себя штаны и воссевшими на коней. О подобном не слышал мир со времен короля Артура!

– Постыдись, Давид! – сказал король. – То, что является бедствием для твоей родной страны и чем озабочен наш совет, для тебя – предмет острословия!

– Извините меня, мой король и брат, – сказал Олбени, – мне думается, хотя принц, мой племянник, изложил свою мысль в шутливом тоне, из нее можно извлечь кое‑что такое, что даст нам средство предотвратить грозящую беду.