Да исполнятся горячие Мои желания видеть народ Мой счастливым и передать Сыну Моему в наследие государство крепкое, благоустроенное и просвещенное.

Господь да благословит труды, предстоящие Мне в единении с Государственным Советом и Государственною Думою, и да знаменуется день сей отныне днем обновления нравственного облика земли Русской, днем возрождения ее лучших сил.

Приступите с благоговением к работе, на которую Я вас призвал, и оправдайте достойно доверие Царя и народа.

Бог в помощь Мне и вам».

В этой речи, конечно, много общих мест и условностей, но кроме них было и политическое содержание, очень отрадное. Я подчеркну три главных момента.

Государь обещал «охранять непоколебимо установления им дарованные». Когда позднее стали спорить, есть ли у нас конституция, одним из доводов для отрицания ее было то, что Государь ей не присягал. Довод не только не силен, но и не точен. «Присяги» не было. Но зато в обстановке исключительно «торжественной» Государем было дано обещание новые установления «охранять». Обещание заменяло присягу. Ведь при вступлении в Думу и депутаты не присягали, а только давали «торжественное обещание» исполнять возложенные на них обязанности. Нельзя было и от Государя требовать большего. А его обещание было особенно знаменательно потому, что на апрельском совещании ряд сановников, в числе которых, к сожалению, оказался и Витте, убеждали Государя объявить, что он сохраняет за собой право единолично дополнять «Основные законы». Обещание «непоколебимо» их «охранять» явилось ответом на эти дурные советы.

Не менее важно другое. Подозревали, что, дав конституцию, Государь решил все оставить «по-старому». Тронная речь и это подозрение отвергла. Она возвещала эру коренных преобразований, «обновление нравственного облика русской земли». Было указано и существо обновления. Крестьянский вопрос, просвещение, общее благосостояние, свободы, основанный на праве порядок – вот указанные пути обновления. Речь намечала политический курс, совпадавший с давнишней программой либерализма.

Любопытная подробность, что для этих реформ Государь призывал Думу к «активности». Он не говорил по старой формуле о своих «предначертаниях», о законопроектах, которые будут внесены на утверждение Думы правительством, а выражал надежду, что Дума «выяснит нужды» крестьянства, просвещения и благосостояния. Ждал, следовательно, от Думы не только одобрения тому, что предложит правительство, а выяснения того, что «нужно стране». Это же соответствовало понятию думской законодательной инициативы.

Наконец, последняя черта этой речи. Те самые люди, которые были выбраны в Думу, по своему направлению почитались недавно «врагами государства, изменниками». Состав Думы вызвал негодование правой печати; у нее не хватало для него бранных эпитетов. А Государь приветствовал «в их лице лучших людей». Вероятно, он так не думал; он следовал конституционной «фикции». Выборы не приводят в парламент непременно лучших людей, как вотум его не всегда «воля народа», и «правда» не всегда на стороне «большинства». Но это те фикции, без которых невозможен конституционный порядок. Государь преодолел в себе «ветхого человека» и личными симпатиями жертвовал конституционной идее.

Курьезно, что он лучше понял смысл этой фикции, чем завзятые конституционалисты. Некоторые депутаты эпитет «лучшие люди» приняли за чистую монету. 8 мая Аладьин говорил: «Народ через своих лучших людей, а это не только мое мнение, но и мнение верховной власти, хочет устроить жизнь русского народа». 13 мая А.Р. Ледницкий свою речь начал словами: «Господа представители, лучшие люди страны». А на Выборгском процессе Е.