— Он передал тебе сообщение для меня?

— Ну разумеется, он хотел его сам доставить, но тебя не было, и ему не хотелось ждать тебя весь день, поэтому он попросил меня. Представляешь, как мне повезло? Он велел передать тебе, что данных на полковника Уиллоу в штабе нет.

— Да, все как я и думал.

— Мне это все кажется жутким и зловещим. Какого свидетеля ты преследовал?

— Солдата, Маккруна.

— А-а, друга Хопкинса, большевика.

— Верно. Я полез за ним через бруствер. Должен сказать, были у меня погони и полегче.

— Ты участвовал в битве за Пасхендале? — спросила она, широко раскрыв глаза от удивления и, как показалось Кингсли, от волнения.

— Да.

— Ух ты, да ты себя совсем не щадишь. Я слышала, мы понесли страшные потери.

— Да, это так.

— Что ж, капитан, тебе лучше раздеться.

— Раздеться?

— Да, и побыстрее, пожалуйста. Только посмотри, ты весь трясешься, а мы стоим и болтаем. Если не поторопишься, то можешь простудиться. Так что давай, быстро, быстро. Я принесу воды.

Сестра Муррей вышла из комнаты, а Кингсли начал раздеваться. Его и правда трясло, и у него не было ни малейших сил для светских приличий. Когда Муррей вернулась с полотенцами и тазом горячей воды, он стоял в одном мокром и грязном нижнем белье.

— Полностью раздевайся, капитан. Кальсоны твои все мокрые и к тому же выглядят так, словно сами по себе могут отправиться на фронт. Фу-уу. И воняют они тоже премило. Быстро! Давай же, не стесняйся, я ведь как-никак медсестра.

Немного смущаясь, он выполнил приказ. Сестра Муррей окунула полотенце в горячую воду и стала обтирать его. Кингсли, за последнее время чего только не натерпевшийся, просто поверить не мог, что за ним ухаживает такая ловкая и очаровательная молодая женщина. Он закрыл глаза и поддался непривычно нежным ощущениям, но ее слова заставили его очнуться.

— Черт возьми. Вот это размерчик, а? — воскликнула она без всякого смущения, ловкими привычными движениями обмывая его член. Кингсли не знал, что на это ответить. — Да, при свете дня эта штука выглядит просто страшно. Я что, правда взяла его в рот?

— Угу…

— Боже. Наверное, я заслужила медаль!

— Китти, не думаю, что когда-либо, за всю свою жизнь, я встречал такую откровенную девушку, как ты.

— Женщину, капитан. Мне двадцать два, и я женщина. Называя нас девушками, мужчины нарочно принижают статус женщины и нашу роль и одновременно поддерживают свой якобы отцовский мужской авторитет. Девушки ходят в школу, капитан. А женщины ухаживают за ранеными, делают снаряды и водят машины скорой помощи.

И иногда без всякого смущения моют члены практически незнакомых мужчин, подумал Кингсли.

— Ну, хорошо, — сказал он, — ты очень откровенная женщина.

— А ты — очень привлекательный парень. Ты это знал, капитан? Думаю, жена тебе говорила. Правда? Не стесняйся. Я много думала о тебе с той ночи, когда мы были вместе под дождем. Ты думаешь, я хорошенькая? Ну, скажи же, даже если на самом деле думаешь, что это не так.

— Я думаю, ты очень хорошенькая.

— О, чудесно. Больше спрашивать не буду, просто хотела, чтобы ты это сказал.

— Тебе не нужно спрашивать, Китти. Я и так скажу, и скажу с радостью. Я думаю, ты очень, очень хорошенькая, просто восхитительная.

— Спасибо большое.

Кингсли говорил искренне. Он не мог удержаться. Она действительно казалась ему восхитительной. Возможно, причиной тому были те страшные испытания, через которые он прошел; возможно, здесь также присутствовал и оттенок покровительства взрослого мужчины по отношению к молодой идеалистке, хотя Китти отвергла бы эту мысль с величайшим презрением.