Роман, как мог, успокаивал:

— Мама, не переживай. Всё под контролем. Мы на пляже. Отдыхаем. У нас полный порядок. И прошу, не давай никому мой телефон. Да я его выключу совсем. Позвоню, когда нужно будет, сам.

— Подожди минутку, — торопливо сказала Ирина Владимировна, — Катя хочет поговорить с тобой.

Трубку взяла Катя:

— Рома, у нас целый содом. Домашний телефон я поставила на автоответчик, не звони туда. Нас взяли на охрану. А где Саша? С вами? У него всё нормально?

— Не задавай глупых вопросов, — деланным недовольным тоном ответил Роман. Скажи прямо, что хочешь поговорить с ним. Я передаю трубку, — и он передал аппарат слушающему их разговор Грамотееву.

Смущаясь, офицер, хоть он был не в погонах, а в купленных по дороге на пляж плавках, быстро оборвал разговор:

— Да-да, у нас полный ажур пока, но вы старайтесь не звонить часто, особенно сегодня. Всё. До свидания.

Затем стали звонить разные люди, откуда-то узнавшие номер телефона Романа. Видя на определители номеров телефона, незнакомые сочетания цифр, Роман прерывал связь, а потом вовсе выключил телефон. То же самое сделала и Алина. Теперь они могли спокойно загорать, разговаривая о всяких пустяках. Но о пустяках не получалось. Слишком важным было происходящее, чтобы о нём не говорить.

— Понимаете? — говорил Роман, растянувшись во весь свой рост на топчане и обращаясь к Алине и Александру, — Я хотел сделать доброе дело.

— И ты его сделал, — решительно прервала его Алина. — Не думай ничего плохого. Ты спас меня, а это добро.

— Это правда, Алиночка. Но вот что я понял из создавшейся ситуации. — Роман положил руку на голову подруги, которую, впрочем, можно было бы называть и женой. — Учёный обязан предусматривать абсолютно всё, то есть все последствия. Это как и в политике. Начали у нас в стране перестройку, не подумав, не рассчитав, как воспримут люди внезапные перемены, и вот развалилась держава, кто-то, возможно, подсчитывает, сколько людей погибло по этой причине, однако не говорят пока, расскажут через десятки лет. А ведь это неправильно. Так и я думал в одном направлении. Эгоистично думал.

— Какой же это эгоизм? — вмешался в рассуждения Романа Александр. — Ты же хотел помочь другому, а не себе?

— Ты верно говоришь, но не совсем.

Роман перевернулся на спину, подставляя солнцу крепкую молодую грудь спортсмена.

— Я, конечно, думал об Алине, но ведь я люблю её, значит, думал и о себе. Хотел, чтобы она была со мной. А это, извините, чистой воды эгоизм.

— А я не согласна с тобой, Рома, — сказала Алина, приподнявшись на локти и глядя Роману в глаза. — Я ведь тебя знаю лучше всех. Если бы на моём месте был кто-то другой и ему нужна была бы твоя такая же помощь, ты что, не стал бы изобретать? Стал бы, я уверена.

— Стать-то стал бы, — подтвердил слова Алины Роман, — но, наверное, тогда подумал бы и о других.

— Ну что делать, Рома? — Алина погладила рукой грудь любимого ею человека. — Любовь, если она настоящая — это такое чувство, которое порой ослепляет человека, потому что не зависит от его сознания. Ты же именно это и сделал со всеми своей ракетой — усилил те чувства в людях, которые были, но в зачаточном состоянии. Ты же не ненависть вызвал, а любовь. Это великое чувство, на котором держится жизнь.

— Алина, тебе надо быть адвокатом, — сказал Александр. — Ты очень убедительна в своей защитной речи.