Долго добирались они к Батыю, долго и тяжко. Думалось, что монголо-татары будут идти на Киев по той же дороге, по которой перед этим шли на Переяслав и Чернигов, но никто ведь не знал, что войско Батыя никогда не идет дважды по той же самой дороге, по тому же самому следу. Мир широк, дорог много! Каждый раз новая трава нужна их коням и их табунам, и идут они от травы до травы, и живут от травы до травы, даже счет ведут не годам, а только травам, и человек там может жить соответственно сорок или пятьдесят трав, а девушка в десять или двенадцать трав уже становится женой.

Слушал ли хан своих лазутчиков перед походом о всех дорогах, реках и мостах? По всей вероятности, нет. Шли валом, катились от травы до травы, знали твердо, что каждая речка имеет начало, и потому пускали свои возы вдоль рек и сами шли к истокам, где мелкие броды, и оттуда начинали свои грабежи.

Чем дальше углублялись в Батыево столпище Стрижак и Шморгайлик, тем более отчетливой становилась для них неодинаковость монголо-татар, даже широколицые и узколицые были словно бы неодинаковыми, - в сущности, и монголо-татарами назывались, видимо, только передние, самые дерзкие и быстрые в Батыевом войске, далее были су-монголы, или водные монголы, самого же Батыя окружали ека-монголы, то есть великие монголы, эти уже продвигались вперед не поодиночке, а целыми обозами, были очень богатыми, имели много скота - верблюдов, быков, овец, коз и коней. Шатры тут были огромные, будто дома, войлок на них украшен вышитыми виноградными лозами, птицами, зверями; с места на место шатры перевозились на огромных повозах, запряженных несколькими десятками быков, были еще повозы с сундуками, покрытыми черным войлоком, который для защиты от дождя пропитан был бараньим жиром. В эти сундуки складывалось все награбленное имущество, потому что ничего нажитого собственным трудом у монголов не было и быть не могло. Каждый богатый монгол имел по сто или по двести повозов и по стольку жен, сколько мог содержать, каждой жене выделен отдельный шатер, ставились эти шатры на расстоянии полета камня, - потому-то, когда великий хан становился ордой, то пустынные степные горизонты сразу ощетинивались острыми верхушками многочисленных шатров, тьма-тьмущая скота разбредалась по травам, пыль от колес, дым от костров поднимались до самого неба, здесь непрерывно двигалось огромное множество до зубов вооруженных людей, и горе было тому, кто пытался хотя бы издалека наблюдать за этим скоплением, а что уж говорить о тех, кому суждено было предстать в самой середине монгольской орды?

Шморгайлик начисто лишился дара речи, а Стрижак, ободранный почти начисто, только и смог пробормотать:

- Словно обо мне самом сказано в книгах: "Отправится он в землю чужих народов и изведает во всем доброе и злое".

Сумерки скрывали его лицо, да еще туман вечерний, предосенний, потому что из дальних краев шла осень, и плавали вдоль Реки туманы, и листья на опушках подернуты были первой желтизной, хотя в пущах, где в тиши деревья словно бы согреваются взаимно, стояли они еще по-летнему зеленые, не то что на киевских горах, где от первого дыхания холода уже пестреют листья, и хотя от этого горы становятся как будто еще прекраснее, чем в теплые дни, но одновременно и какой-то невыразимой грустью веет от них, и от этой грусти вряд ли может укрыться человек за высокими валами большого города, в укрытии златоглавых соборов, а захочется ему на противоположную сторону Днепра, в безбрежные леса, в их тепло, в их нетронутую зелень.

Наверное, этот человек стремился своевременно уйти от киевской грусти, от пестрых по-осеннему гор, но намерение это для мостовской стражи казалось таким странным, что не могло бы прийти и в голову, потому что уже много дней никто не пересекал мост с берега киевского на берег черниговский, люд валом валил лишь сюда, в Киев, все убегали от той темной монголо-татарской силы, которая где-то надвигалась неотвратимо, будто Страшный суд.

Люди, кони, возы, скот, целые толпища окружали не только мост, но и все Мостище, все торопились оттуда на этот берег; перебранка людей, треск поломанных возов, рев скота, конское ржание, стук и клекот стояли над мостом целыми днями, стража едва управлялась расталкивать нетерпеливых, обалдевших от страха людей.