- Поехали лучше с нами, Каллен, - сказал Боб Ли. - Ты не найдешь ничего, кроме неприятностей, а зная тебя, я уверен, что ты не станешь терпеть.

- Я хочу спать под своей собственной крышей.

- Держись подальше от вдовушек. От них неприятностей больше, чем от всех солдат-северян, - сказал Лонгли, усмехаясь.

Когда они скрылись из вида, я повернул своего мула на поросшую травой дорогу. У меня хороший мул, он выносливей, чем большинство лошадей. Может не такой быстрый, но в дальней дороге перескачет любого коня, а на привале лучше сторожевой собаки.

Лонгли упомянул вдов. С окончанием войны их здесь, наверное, хоть пруд пруди. В этих местах и без битв всегда было много вдов.

Со мной не станет связываться ни одна приличная женщина, а если кто-то их них и захочет, это наверняка приведет к перестрелке с отцом или братьями. Каллен Бейкер - известное имя, смутьян, как говорили одни, и человек, склонный к убийству, как говорили другие. Ходили также слухи, что я пьяница, но это ложь. Я вообще не люблю спиртное, а если меня и видели пьяным, то не от виски, а от ярости.

Кроме того, на вдов у меня просто не было времени. У меня достаточно забот с закупкой семян, возделыванием земли и работой на ферме: дом, скорее всего, стоит полуразрушенный.

Вынув свой "кольт" я проверил патроны, осторожность не помешает, хотя я надеялся никогда больше не использовать оружие против человека - только для охоты. Тем не менее я заметил, что людей, готовых к любым неожиданностям, часто обходят стороной, и если это так, то больше надежды, что меня оставят в покое. К тому же я всегда был готов к неприятностям, у меня это превратилось в привычку.

В потайном кармане сзади на поясе у меня на всякий случай лежал небольшой двуствольный пистолет 41-го калибра - дополнительная гарантия безопасности. Для меня снова настали времена, когда спрятанное оружие может спасти жизнь. Вероятно, мне не понадобится ни "кольт", ни пистолет, но я не тот человек, чтобы считать цыплят не по осени.

Дорога повернула, и я натянул поводья у ворот. Я был дома.

Три года я мечтал об этом мгновении, они показались мне десятью годами или даже пятнадцатью. Я жил в другом мире, другой жизнью, но вернулся. Все было как прежде, и в то же время все выглядело иначе.

Раньше на дворе позади дома лежала сухая утрамбованная земля, теперь она заросла сорняками и травой. Сам дом был побит непогодой, стоял с облупившейся краской, прожаренный солнцем, побелевший от ветра и дождя.

Солнце, дождь и ветер рушат все. Они терзают поверхность дерева и камня, затем сглаживают ее, затем опять лохматят и покрывают трещинами, и так до тех пор, пока не сравняют с землей. Я тоже натерпелся от ветра и знойного солнца, но больше всего меня терзали те тысячи бурь, что сидели внутри меня самого, они вылепили мое лицо, кололи пальцы тысячами иголок, вливали в кровь гнев, когда мне приходилось драться снова и снова.

Потому что слухи обо мне были правдой. Я был по природе убийцей, человеком, который всю жизнь сдерживал внутри себя ужасающую ярость. Иногда, когда что-то мешало мне, ярость вырывалась наружу, она пугала меня, так как я не держу зла против людей, не знаю, что такое ненависть. Да, я осторожен, поскольку понимаю, что вокруг много таких, кто меня не любит, но сам я не испытываю ненависти ни к кому. Мной можно помыкать до определенного предела, дальше мной овладевал холодный и смертельно опасный гнев.

Соскочив с седла, я не спеша открыл ворота, страшась заходить во двор, страшась вопоминаний, которых избегал много лет.

Казалось, что вот-вот выйдет на крыльцо мама и позовет меня ужинать, или появится отец с протянутой для приветствия рукой. Но они не выйдут, никто не выйдет из этой двери, которую не распахивали уже два года.

Проведя мула в ворота, я бросил поводья и с комом в горле медленно пошел к дому.

Там никого не было. Дверь на кухню висела на старых, высохших кожаных петлях, которые так тщательно прибивал отец, когда строил дом своими собственными руками.