— Не надо. Я ведь уже все рассказал. Я рассказал правду. Мы все придумали. Просто из головы. Мы ничего не знали, все совпадения случайны. Оставьте меня в покое!

Он вешает трубку.

Он напуган, но он не врет: они ничего не знали.

Это странно.

Но с другой стороны, это уже не так важно.

12

— …В 1933 году Нюрнберг был официально провозглашен городом съездов нацистской партии. В 1934 году Альберт Шпеер, любимый архитектор Гитлера, приступил к работе над проектом по оформлению территории съездов НСДАП. Эта территория заняла одиннадцать квадратных километров. Зал Конгрессов — самое большое из сохранившихся на территории монументальных зданий. Закладка состоялась в 1935 году, но здание осталось незаконченным. Оно должно было вмещать пятьдесят тысяч человек. Фасад облицован большими гранитными камнями, архитектура здания повторяет римский Колизей. Таким образом архитекторы стремились подчеркнуть связь между нацистским движением и великим имперским прошлым… В 1994 году в северном крыле здания была возведена пристройка — коридор из стекла и стали выстроен как архитектурная и идеологическая оппозиция нацистскому монументальному…

— Для меня это так тяжело.

Она отнимает от уха черную трубку, похожую на душевую, из которой сочится полный задушевной суровости голос механического экскурсовода. Она смотрит на плакат «Nürnberg, die deutsche Stadt» — крошечные темные домики, тесно жмущиеся друг к другу, обнесенные кукольной крепостной стеной, золотая свастика, опирающаяся на кукольные крыши и шпили, золотой орел, сидящий сверху на свастике, простирающий свои блестящие крылья над темным кукольным городом…. Она переводит печальный взгляд на меня — оленьи глаза обманом загнанной жертвы, в час перемирия подло подкарауленной у водопоя.

— Эта экспозиция. Так тяжело. Зачем мы сюда пришли?

Мы в Доку-центре, в северном крыле Зала Конгрессов. Мы в душной хирургической трубке из стекла и стали, вспоровшей каменные стены недостроенного немецкого Колизея. За стеной — одиннадцать квадратных километров недосбывшегося темного сна об аренах, стадионах, трибунах, крепостях и казармах. На стене — фотографии того, что сбылось. Стройные колонны на марше. Фюрер, простирающий руку. Темный косяк бомбардировщиков в небе. Скрюченные черные трупы. Газовые камеры. Дети с паучьими ручками. Взятие Рейхстага. Зал суда. Три виселицы в спортзале.

Она отворачивается. Она прикрывает глаза. Но она ждет ответа. Зачем мы сюда пришли?

На этот раз она в черном. Строгий костюм, никаких украшений, косметики. Она высокая, но сильно сутулится — не как человек, которому восемьдесят, а как человек, который пережил горе. Прическа цвета сливочного пломбира — единственное, что нарушает ее стильный траур. Она не врет — ей действительно тут непросто. Что ж, значит, я угадала. Я правильно выбрала место.

Она позвонила сама. Сама набрала мой номер — я написала его на оборотной стороне квитанции о благотворительном денежном переводе. Она хотела, чтобы я снова пришла в ее дом. Или чтобы мы посидели в кафе. в уютном кафе в Старом городе, почему бы и нет?.. Но она позвонила сама. Ей нужна была эта встреча. А значит, я диктовала условия.

Опытным путем установлено: люди куда охотнее говорят правду, когда им некомфортно, тяжело, больно, страшно. Когда они чувствуют угрозу. Когда они не владеют ситуацией. Когда они не могут откинуться в кресле, или заказать чашку кофе, или уткнуться взглядом в салат. Когда им остается лишь рассматривать изображения газовых камер… Поэтому я назначила ей встречу здесь.

И еще потому, что здесь я менее уязвима.