— Ты грек?

— На седьмой воде.

— Дорого заплатил за гражданство?

— Ты не говорил, я не слышал.

— Яволь. Поедем, однако. Где тут Метеори?

— За городом. А деньги-то есть?

— Деньги есть. Поехали…

Они еще часа три колесили по городу и окраинам, останавливались в кафешках, Саша пил свою анисовую, Артур болтал, и наконец настал самый темный миг ночи. Тот, что самый главный перед рассветом. Они вернулись к отелю.

Киоскер приветливо помахал им рукой.

Саше не было никакого дела до того, что утром служебный парень напишет, по просьбе некоторых должностных лиц, отчет о наружном наблюдении за перемещениями господина Болотникова и его контактами, и полном отсутствии Пса. Тот как в воду канул. Оставалась надежда на аэропорт.

Не заметил Саша и того, что в его отсутствие кто-то аккуратно проверил номер, ища незнамо чего. Ветра в поле. Пса смердячего. День вчерашний…

Саша принял по доброй своей привычке душ, отхлебнул еще узы из маленькой бутылочки, включил телевизор, где ночные посиделки комментаторов, и мгновенно уснул.

Утро выдалось тихое и ясное. В такое утро хорошо проводить такое мероприятие, как казнь. Зрители не потеют, дождем их не бьет, казнимый спокоен, палач благодушен. Король или губернатор мечтает поскорей махнуть платком. Потом, по пиву с кнедликами. Или что там у них…

Однако настало время вспомнить о подарках. Кроме десятка всевозможных буклетов, бумажных иконок, ракушек и ослика с пронзительными глазами, подарков семье не было. Это, впрочем, были достойные сувениры, но он прогулялся в ближайший подвальчик, после чего стал счастливым обладателем баночки варенья, бутылочки ликера и литровой бутыли узы. Немного помедлив, он приобрел большую коробку конфет в облатках на античные сюжеты. Еще поразмыслив, купил четыре зеленых мельхиоровых крестика. Но главной покупкой стал отличный коричневый галстук. Его, впрочем, он приметил давно в витрине дорогого магазина на Николаос.

У него оставался примерно час до заказанного Псом такси. Час этот он потратил на сидение в номере и оплакивание бессмысленно прожитых лет.

Последний раз галстук надевался году так в восемьдесят пятом.

Куда тебя занесло, соловушка? Почему ты сидишь в Салониках в номере, пропахшем тщетой и пивом, и пытаешься завязать галстук? Ты бы петлю лучше завязал на своей шее. Потому что у тебя к трусам приколоты «бобы», с которыми ты можешь прожить сносно год. Но до места этого заветного, до озера и болот еще нужно добраться. Ты глядел в портвейн как в воду, не день и не два. Неча на других кивать. Ты годы туда глядел, и не в советский, сносный портвейн, а в этот порошковый, подкрепленный спиртом неведомого происхождения. Сколько раз ты сидел на своей кухне, когда семья ворочалась за тонкой стенкой, шушукаясь и обсуждая затянувшийся «миг» нищеты? Ты выглядывал за окно, а там ночь рисовала углем по свежей побелке. Свежей оттого, что скоро утро, а днем она станет вновь древней, напитавшейся воздухом беды.

Сколько раз он оказывался на вокзале, на той станции, от которой до Вологды рукой подать, а рядом жалась к стенам, впрессовывала себя в скамейки дорожная братия.

Мы все распяты на своих телевизионных антеннах. И оттого нам всем зачтется.

И за то, что пространство лестничное называют «клеткой». И за самолеты. Огни посадочные, огни взлетные. Он наконец завязал галстук ровным и правильным узлом. В галстуке этом и прочем одеянии стал похож на снабженца, только это ему было уже как-то все равно. В номер постучали. Пожалте на выход.

Пес наблюдал отлет Саши со стороны до последнего, при этом рискуя.