В четыре часа пополудни, без собаки и без рассказа, я встала из-за стола и отправилась соскабливать остатки краски с задней стены дома. Почти невозможно добиться, чтобы эти старые деревянные дома держали краску. Малярные работы в них — это процесс вроде тренировки собак, а не дело, которое имеет начало и конец. Стоял один из тех теплых, влажных дней, какие иногда выдаются у нас весной, один из четырех-пяти дней в году, когда температура в Кембридже не поднимается выше восьмидесяти пяти и не опускается ниже тридцати градусов по Фаренгейту. Целых два часа я провела, изобретая свинцовый яд и размышляя об утратах, в результате чего пришла к двум выводам. Первый: если вам суждено кого-то потерять, то лучше уж хорошего ветеринара, чем хорошую собаку. Второй: если вам суждено потерять одного из родителей, то лучше не думать, которого именно. Потом на мою правую руку села пчела и выпустила в нее свой первый весенний яд. Неделя что надо.

Фейс вернула Рауди и тут же умчалась. Я накормила нас обоих — что не одно и то же — и наказала ему до моего возвращения хорошенько присматривать за домом. Мне надо было идти на собрание Кембриджского клуба дрессировки собак. Я отлично понимала, какая грозная сторожевая собака Рауди — практически никакая, — но не хотела, чтобы он усомнился в моем безграничном к нему доверии и заподозрил что-то неладное.

Пока не умер один из членов нашего клуба, Фрэнк Стэнтон, завещавший нам свой дом в хорошем конце Эпплтон-стрит — не то чтобы мой конец улицы был плох, — правление собиралось дома у каждого из своих членов по очереди. Поначалу это приобретение произвело на нас такое сильное впечатление (наш небольшой коттедж в английском стиле приютился по соседству с роскошными викторианскими особняками), что мы старались проводить сугубо официальные собрания. Мы перестали надевать одежду, в которой возимся с собаками. И ровно ничего не сделали. Вскоре мы снова обрядились в джинсы, нисколько не заботясь о коврах и столах красного дерева. И работа пошла.

Из-за безуспешных попыток вычистить краску из-под ногтей я пришла последней. Все уже сидели в столовой вокруг стола. Сперва мы пробовали называть ее залом правления, но никто так и не смог произнести слова «зал правления» с серьезным выражением лица. Хотя комната эта вполне достойна такого названия. Она обшита светлым деревом, в ней есть камин с бронзовыми канделябрами и подлинная картина кисти сэра Эдварда Лендзира, изображающая его любимых белых ньюфаундлендов. Там были Рэй и Лин Меткалфы, которые держат спаниелей, а также Арлен, которая держит борзых. Место во главе стола занимал казначей клуба Рон Кафлин, рядом с ним сидела Диана Д’Амато со своим карликовым пуделем Курчи на коленях. Возможно, вы видели Курчи. Это та самая маленькая собачка, которая ходит на задних лапках и наскуливает песенку в телевизионной рекламе «Лакомый кусочек». Курчи был там не единственной собакой, но единственной собакой — членом правления. Хасан, ротвейлер Винса Дрэгона, сидел в вестибюле (Винс — наш ведущий тренер), а одна из немецких овчарок Барбары Дойл чинно лежала на полу у ее ног. Люди разговаривали, собаки молчали. Я была рада, что не взяла с собой Рауди: своим вытьем он бы непременно внес лепту в общий разговор.

Как только я уселась напротив Рэя и Лин, Рэй повернулся к сидевшей рядом с ним незнакомой женщине.

— Мими, — сказал он, — мне хотелось бы познакомить вас с Холли Винтер. Холли, Мими Николз. — Ее имя он произнес с легкой запинкой.

Я пожалела, что, выходя из дома, не стряхнула с рубашки собачью шерсть и не выгребла из карманов крошки сушеной печенки. Мы пожали друг другу руки. У нее краска была на ногтях, а не под ногтями.

— Холли, — сказала она, — я очень рада с вами познакомиться.

Она постаралась, чтобы ее слова звучали искренне. У нее были гладкие, темные, зачесанные назад волосы и неподвижное лицо с до странности неопределенными чертами.