— Да… Ему хуже, — ответила Тамара Матвеевна и всхлипнула. — Извините меня, ради Бога… Да, ему хуже!..

— Oh! — огорченно произнес Вивиан.

— Но что же?.. Что говорят врачи?

— Зибер говорит, что опасности нет…

— Так в чем же дело? А тот другой?.. Лихтенберг?

— Лихтерфельд тоже говорит, что опасности нет… вчера был консилиум… Уже с прошлой недели… Я не хотела тебе писать…

— Но почему же? Как это странно, мама!..

Они медленно пошли вперед. Тамара Матвеевна сбивчиво объясняла, понять было трудно. По словам врачей, в ее передаче, выходило так, что опасности нет, но есть опасность.

— Я все-таки не понимаю, мама, что это значит? — строго спрашивала Муся, точно через мать делала выговор Зиберу и Лихтерфельду. — Ведь одно из двух, мама?..

— Я же тебе объясняю, Мусенька, — робко говорила Тамара Матвеевна, вытирая слезы. — Я повторяю то, что они сказали…

— Но я не могу понять!

— Они сказали, непосредственной опасности нет, — выговорила Тамара Матвеевна, с очевидным ужасом произнося слово «непосредственной».

— О, я так огорчен, — не совсем впопад сказал Клервилль, тщетно стараясь приспособиться к их черепашьему ходу. Муся сердито на него оглянулась. Он подал контролеру билеты и вдруг сбоку, к большой своей радости, увидел табачный киоск; прежде его заслонял поезд, стоявший на соседнем пути. — Надо справиться о большом багаже, — озабоченно заметил он и отошел.

— Все-таки, в конце концов, значит, особенно тревожного ничего нет? — неуверенно, упавшим голосом, сказала Муся. Она сразу вошла в этот мир родителей, когда-то свой, уютный, хоть скучный, теперь мрачный, тяжелый и почти чужой. Как нарочно, в поезде все было так хорошо… У нее опять скользнула мысль о Брауне. «Да, он мог подойти…» — Значит, оба они ясно сказали, что нет опасности? Но отчего вы мне не написали? Прямо стыдно!

— Мусенька, дорогая, что ж я буду тебя волновать! Я ведь знала, что ты все равно приезжаешь… И потом я ждала консилиума.

— Все равно… Надо было написать сейчас же, если даже немного хуже! — «Да, поездка пропала, а я так ее ждала!» — со вздохом подумала Муся, подавляя беспредметное раздражение. Все у нее заволоклось мраком. «Они не виноваты, бедные… Но ведь и я не виновата…» Вивиан их нагнал; он купил папиросы и свежий номер Observer’a.

— …Я только тебя прошу, дорогая, и Вивиану ты тоже это объясни: когда вы зайдете к папе, чтоб вы и виду не подали. Он плохо выглядит, очень плохо, — горестно говорила Тамара Матвеевна, — ты знаешь, какой папа мнительный… Если он что-нибудь у вас заметит…

— Ну, разумеется! Будьте спокойны, мама.

— Он очень исхудал, бедный!.. Ты хочешь прямо к нам заехать или сначала в гостиницу?

— Как прямо к вам? Разве вы нам приготовили комнаты не у вас?

— Что ты, Мусенька! — испуганно сказала мать. — У нас ведь совсем простая вилла!.. Я для вас приготовила две комнаты с ванной в «Национале»…

Муся вспыхнула и оглянулась на мужа. Ей все еще трудно было привыкнуть к мысли, что у нее и у ее родителей теперь разные условия жизни. Семен Исидорович, бывший прежде, всю ее жизнь, источником земных радостей — игрушек, конфет, платьев, лож на дорогие спектакли, — теперь стал почти бедным родственником.

— Какой вздор! Конечно, мы будем жить там же, где вы с папой.