— Какой вздор! Конечно, мы будем жить там же, где вы с папой.

— Разумеется, — подтвердил Вивиан, без большой горячности, но с достаточной теплотой.

— Я даже не понимаю, мама, как вы…

— Мусенька, ты не подумай, Боже упаси!.. Ты меня не поняла, — оправдывалась Тамара Матвеевна, угадавшая чувство дочери. — Наша вилла очень хорошая: тихая и спокойная, все что нужно папе. Ты понимаешь, что я его не устроила бы в плохом месте.

— Так тем более!..

— Но вам на этой вилле было бы скучновато… Ведь это вроде санатории…

— Какой вздор! Мы приехали сюда не веселиться, а чтобы побыть неделю с вами…

— Я конечно, понимаю, но, правду сказать, я не хотела бы, чтоб вы были рядом с папой, — сказала Тамара Матвеевна, отметив с сокрушением «неделю» — «только неделю!..» — Если он будет знать, что вы живете рядом, он не будет соблюдать режим… Ему нужно отдыхать, а он будет все время разговаривать с тобой, с Вивианом, это ему очень вредно…

— Тогда другое дело…

— Зибер прямо говорит, что для папы самое важное не волноваться, а при вас он…

— Это другое дело.

— В самом Деле это серьезное соображение, — сказал по-французски Клервилль.

— И мы живем в двух шагах от вас… Я вам сняла две отличные комнаты с видом на озеро. Сорок франков в день, конечно, с полным пансионом. Не очень дорого? — тактично спросила Тамара Матвеевна, смягчая этим вопросом разницу в их материальном положении. — Спальня прямо чудная, салон немного меньше…

— Спасибо, мамочка, — сказала Муся, наклоняясь к ней и снова целуя ее. «Бедная, она очень осунулась, в самом деле…»

— Папа тоже жил в «Национале» перед войной, помнишь, когда он к нам приехал из Люцерна на Лидо?.. Ах, Боже мой!..

Она тяжело вздохнула. Их обступили у выхода комиссионеры, предлагавшие свои гостиницы. «Hier National!» — сказала Тамара Матвеевна.

— Я с вами заеду и все вам покажу, а потом пойдем к папе… Я так с ним и условилась: в десять часов, он уже будет готов.

— Я думала, прямо к папе, но как вы хотите…

— Зибер сказал, что он должен лежать минимум до девяти утра. Ему завтрак приносят в постель.

— Бедный папа!..

Ночь перед приездом Муси была мучительна. Кременецкий очерствел с годами и без всякого волнения, чуть только не с некоторой радостью, узнавал о смерти, о болезнях, о несчастьях людей, бывших его друзьями, — в последний год подобных известий было очень много. Но Мусю он любил почти так же нежно, как прежде. Собственно он никого и не любил, кроме жены и дочери. Предстоящее свидание с Мусей волновало Семена Исидоровича. В эту ночь он проснулся еще раньше обычного — от сильного толчка в грудь, с непонятным ужасом в душе. Без всякой причины, едва ли не в первый раз, ему пришло в голову, что он умирает. «Какой вздор!» — замирая, прикрикнул он сам на себя. Ничто не говорило о настоящей, серьезной опасности, — вот только неприятный вид, с которым его выслушивали врачи, особенно старый профессор с длинной бородой, походивший на Иеремию Сикстинской капеллы. Этот угрюмый профессор получал такой гонорар, что даже Тамара Матвеевна сочла возможным пригласить его только два раза. Как нарочно, попались врачи, не находившие нужным радовать больных.

Ровное дыханье Тамары Матвеевны немного успокоило Семена Исидоровича. «Что с ней тогда будет!.. Что с ней было бы! Она не может жить без меня.