— Меня рвет каждое утро, — сказала Этельфлэд. — А остаток дня я чувствую себя прекрасно. — Она прикоснулась к своему животу, потом погладила большой живот Гизелы и тревожно проговорила: — Ты должна рассказать мне о родах. Это больно, да?

— Ты забываешь про боль, — ответила Гизела, — потому что роды полны радости.

— Ненавижу боль.

— Существуют разные травы, — сказала Гизела, стараясь говорить убедительно, — и это такая радость, когда Ребенок появляется на свет.

Они все говорили о родах, а я прислонился к кирпичной стене и уставился на клочок голубого неба, видневшийся сквозь листья грушевых деревьев.

Женщина, которая привела нас сюда, исчезла, и мы остались одни. Где-то за кирпичной стеной мужчина кричал новобранцам, чтобы те выше держали свои щиты, и я слышал стук палок по дереву — новички практиковались. Я подумал о новом городе, о Лундене, лежавшем за городскими укреплениями — там, где основали свое поселение саксы. Они хотели, чтобы я сделал им новый палисад и поставил оборонять его свой гарнизон, но я отказывался. Альфред приказал мне отказаться; к тому же если бы новый город был окружен стеной, пришлось бы защищать слишком много укреплений. Я хотел, чтобы саксы перебрались в старый город. Некоторые так и сделали, чтобы находиться под защитой старой римской стены и моего гарнизона, но большинство упрямо оставалось в новом городе.

— О чем ты думаешь? — внезапно ворвался в мои мысли голос Этельфлэд.

— Благодарит Тора за то, что он мужчина и ему не нужно рожать, — сказала Гизела.

— Верно, — ответил я. — А еще думаю, что, если люди предпочитают умереть в новом городе, лишь бы не жить в старом, тогда мы должны позволить им умереть.

Этельфлэд улыбнулась в ответ на мое бессердечное заявление и подошла ко мне. Она была босой и казалась очень маленькой.

— Ты ведь не бьешь Гизелу, правда? — спросила она, глядя на меня снизу вверх.

Я взглянул на Гизелу и улыбнулся.

— Не бью, госпожа.

Этельфлэд продолжала пристально смотреть на меня. У нее были голубые глаза с коричневыми крапинками, слегка вздернутый носик, и ее нижняя губа была больше верхней. Синяки сошли, хотя темное пятно чуть заметно виднелось на одной ее щеке, показывая, куда ее ударили. Она выглядела очень серьезной. Из-под ее шапочки выбивались завитки золотых волос.

— Почему ты не предупредил меня, Утред? — спросила она.

— Потому что ты этого не хотела, — ответил я.

Она подумала над моими словами и резко кивнула.

— Верно, не хотела. Ты прав. Я посадила себя в клетку, не так ли? А потом сама ее заперла.

— Так отопри ее, — жестоко сказал я.

— Не могу, — отрывисто ответила она.

— Не можешь? — переспросила Гизела.

— Ключи от нее у Бога.

Я улыбнулся, услышав этот ответ, и сообщил:

— Мне никогда не нравился ваш бог.

— Неудивительно, что мой муж считает тебя плохим человеком, — с улыбкой сказала Этельфлэд.

— Он так говорит?

— Он говорит, что ты злой, что тебе нельзя доверять, что ты вероломный.

Я улыбнулся и ничего не ответил.

— А еще он упрямый, — продолжила список Гизела, — туповатый и жестокий.

— Да, я таков, — ответил я.