— Ты знаешь Ганнкеля? — спросила меня Гизела.

Мы говорили по-датски. Мы с ней почти всегда разговаривали между собой на этом языке.

— Никогда о нем не слышал.

— Новый враг? — спросила она с улыбкой.

— Они непрерывно являются с севера, — сказал я. — Убей одного — и на юг приплывут еще двое.

— Это неплохая причина перестать их убивать, — сказала Гизела.

Она впервые почти упрекнула меня за то, что я убиваю ее народ.

— Я дал клятву Альфреду, — уныло объяснил я.

На следующий день я проснулся — и обнаружил, что корабли проходят через разрушенный мост.

Меня разбудил звук рога, в который дул часовой на стенах маленького бурга, построенного мной у южного конца моста. Мы называли этот бург Сутриганаворк, что означало просто «южное укрепление», так как его строили и охраняли люди фирда Сутрига.

Пятнадцать военных судов шли вниз по течению, минуя на веслах брешь в мосту. Сейчас, во время прилива, вода, буйствующая в середине разрушенного моста, была спокойнее всего. Все пятнадцать кораблей благополучно прошли мост, и на третьем я увидел развевающееся знамя кузена Этельреда с изображением гарцующей белой лошади.

Едва очутившись ниже моста, корабли подошли под веслами к причалам, где пришвартовались по три в ряд. Этельред, похоже, возвращался в Лунден.

В начале лета он забрал Этельфлэд и вернулся в свои владения в западной Мерсии, где отражал набеги валлийских угонщиков скота, любивших пограбить тучные мерсийские земли. И вот теперь вернулся.

Он отправился в свой дворец. Этельфлэд, конечно, была с ним, потому что Этельред отказывался выпускать ее из виду, хотя вряд ли причиной тому была любовь. Скорее ревность. Я ожидал приказа явиться, но не получил его, а когда на следующее утро Гизела пошла во дворец, ей дали от ворот поворот и заявили, что госпожа Этельфлэд нездорова.

— Они не были грубы, — сказала мне Гизела, — просто настойчивы.

— Может, она и впрямь нездорова? — предположил я.

— Тем больше причин повидаться с подругой, — ответила жена, глядя через окно с открытыми ставнями туда, где солнце расплескало по Темезу мерцающее серебро. — Он посадил ее в клетку, так ведь?

Наш разговор прервал епископ Эркенвальд, вернее, один из его священников, объявивший, что епископ вот-вот прибудет.

Гизела, зная, что Эркенвальд не говорит при ней открыто, ушла на кухню, а я приветствовал епископа у дверей.

Мне никогда не нравился этот человек. В те времена мы ненавидели друг друга, но он был верным Альфреду, добросовестным и знавшим, что к чему. Епископ не тратил времени на пустые разговоры, а сразу сообщил, что получил приказание собрать местный фирд.

— Король велел своим телохранителям присоединиться к командам кораблей твоего кузена, — сказал Эркенвальд.

— А я?

— А ты останешься здесь, — резко заявил он, — так же, как и я.

— А фирд?

— Его соберут для защиты города. Чтобы сменить королевские войска.

— Это из-за Хрофесеастра?

— Король полон решимости наказать язычников, — сказал Эркенвальд, — но, пока он делает божье дело в Хрофесеастре, есть риск, что те нападут на Лунден. Мы помешаем любой такой атаке.

Но язычники не напали на Лунден, поэтому я попусту сидел там, пока разворачивались события в Хрофесеастре. И, странное дело, события эти стали знаменитыми.

Теперь люди часто приходят ко мне и расспрашивают об Альфреде, потому что я — один из немногих оставшихся в живых людей, кто его помнит.