Вместо того, чтобы отправиться в набег, я наблюдал, как огромный флот покидает Лунден. То было впечатляющее зрелище. Самый большой из захваченных нами военных кораблей имел по тридцать весел с каждого борта. Во флотилии было еще шесть шестидесятивесельных кораблей, а самые маленькие имели по двадцать гребцов. В этом набеге Этельред возглавлял почти тысячу человек, причем хороших бойцов — воинов из гвардии Альфреда и испытанных воинов самого Этельреда.

Тот плыл на одном из больших кораблей, на форштевне которого раньше красовалась огромная голова ворона, обожженная до черноты. Теперь голова с клювом исчезла, и корабль переименовали в «Родбору», что означало «Крестоносец». Ныне его форштевень украшал массивный крест, и на борту его находились воины, священники и, конечно же, Этельфлэд, потому как Этельред никуда не отправлялся без нее.

Стояло лето. Тот, кто никогда не жил в городе в летнее время, не может вообразить ни тамошней вони, ни тамошних мух. На улицах собирались стаи коршунов, клюющих падаль. Когда ветер дул с севера, запах мочи и звериного дерьма в ямах дубильщиков смешивался в городе с вонью сточных канав.

Живот Гизелы становился все больше, и вместе с ним рос мой страх.

При каждой возможности я отправлялся в море. Мы брали «Морского Орла» и «Меч Господень», шли вниз по течению во время отлива и возвращались с приливом. Мы охотились на корабли из Бемфлеота, но люди Зигфрида вручили урок и никогда не покидали тамошний ручей группами, состоящими меньше чем из трех судов. И хотя их корабли выслеживали добычу, торговые суда, по крайней мере, добирались до Лундена, потому что торговцы заучились плавать большими конвоями. Дюжина кораблей держалась вместе, на борту каждого имелись вооруженные люди, поэтому трофеи Зигфрида были скудны… Но и мои тоже.

Две недели я ожидал вестей об экспедиции кузена и узнал о ее судьбе в тот день, когда совершал свою обычную прогулку вниз по Темезу. Это всегда были благословенные минуты, когда мы оставляли позади дымы и вонь Лундена и чувствовали чистый морской ветер. Река делала петлю вокруг широких болот, где разгуливали цапли.

Помню, как счастлив я был в тот день, потому что повсюду летали голубые бабочки. Они опускались на «Морского Орла» и на «Меч Господень», следовавший у нас в кильватере. Одно насекомое примостилось на моем протянутом указательном пальце, открывая и закрывая крылышки.

— Это к удаче, господин, — сказал Ситрик.

— Да ну?

— Чем дольше она тут просидит, тем дольше продлится удача.

Ситрик сам протянул руку, но на нее не опустилась ни одна голубая бабочка.

— Похоже, ты неудачлив, — беззаботно сказал я.

Я наблюдал за бабочкой на своем пальце и думал о Гизеле и родах.

«Останься здесь», — молча приказал я насекомому. И оно осталось.

Я удачлив, господин, — ухмыляясь, сказал Ситрик. — Да?

Эльсвит в Лундене, — ответил он.

Эльсвит была шлюхой, которую любил Ситрик.

— В Лундене ее торговля идет лучше, чем в Коккхэме, — заметил я.

— Она перестала этим заниматься, — яростно сказал Ситрик.

Я удивленно взглянул на него.

— Неужто?

— Да, господин. Она хочет выйти за меня замуж, господин.

Ситрик был красивым молодым человеком, с ястребиным лицом, черными волосами, хорошо сложенным. Я знал его с тех пор, как он был почти ребенком, и полагал, что это влияет на мое впечатление: я всегда видел в нем того испуганного мальчика, жизнь которого пощадил в Кайр Лигвалиде. Но, может быть, Эльсвит видела в нем того молодого мужчину, которым он стал?

Я отвернулся, наблюдая за тонкой струйкой дыма, поднимающейся от южных болот, и гадал, кто зажег там огонь и как эти люди живут в полных комаров топях.