Пожар запалил Хэстен.

И Хэстен должен был увезти Этельфлэд.

И теперь ему лишь нужно было открыть выход из ручья, чтобы его корабли могли уйти.

Поэтому мы должны были сделать так, чтобы выход из ручья остался закрытым. Мы явились, чтобы открыть его, а теперь нам придется сражаться на стороне Зигфрида, чтобы русло осталось перегороженным… И я ткнул мечом в Эйлафа, который ухитрился увернуться от клинка. Его топор попал мне по запястью, но слабо — я едва почувствовал удар сквозь кольчугу и плащ. Мимо просвистело копье, брошенное с корабля, потом еще одно тяжело ударилось в столб и осталось торчать в нем, дрожа.

Я, спотыкаясь, миновал Эйлафа, неуверенно ступая по болотистой земле.

Эйлаф был быстр, а у меня не было щита. Я нырнул под замах топора, повернувшись к противнику, потом двумя руками попытался вогнать ему в живот Вздох Змея, но щит Эйлафа остановил выпад. Я услышал позади плеск и понял, что команда сторожевого корабля идет к нам на выручку. Там, где сражались Клапа и Райпер, кто-то вопил, но у меня не было времени проверить, что там случилось.

Я снова сделал выпад. Меч проворнее топора, и Эйлаф Рыжий все еще заносил правую руку; ему пришлось щитом отразить мой клинок, а я сделал быстрое движение снизу вверх, и Вздох Змея, скрипя и звеня, скользнул по железному ободу щита. Из-за этого удара верхняя кромка щита Эйлафа врубилась в его череп под краем шлема.

Я почувствовал, как сломалась кость. Топор продолжал двигаться, но я перехватил топорище левой рукой и дернул. Эйлаф покачнулся, глаза его стали стеклянными из-за только что полученной раны. Я пнул его в ногу, в которую попало копье, высвободил Вздох Змея и ткнул им сверху вниз. Клинок пробил кольчугу, заставив Эйлафа дернуться, как угорь на копье. Потом он грузно рухнул в грязь и попытался вырвать топор из моей хватки. Он рычал на меня, его лоб стал кровавым месивом.

Я обругал его, пинком отбросил его руку от топорища и полоснул по шее Вздохом Змея. А потом наблюдал за его предсмертными содроганиями.

Люди из команды сторожевого корабля пробежали мимо меня, чтобы убить людей Эйлафа, а я сорвал с окровавленной головы Рыжего шлем. Со шлема капала кровь, но я надел его поверх своего кожаного и понадеялся, что нащечники скроют мое лицо.

Люди, явившиеся с корабля, скорее всего, видели меня на пиру Зигфрида, и если они узнают меня, то повернут свои мечи против меня. На острове было десять или двенадцать членов команды, они убили пятерых товарищей Эйлафа Рыжего, но перед этим Клапа получил свою последнюю рану.

Бедный Клапа, такой тугодум, обычно такой ласковый, а во время сражения такой сильный, лежал теперь с открытым ртом, и по его бороде текла кровь. Я увидел, как он задрожал, прыгнул к нему, нашел упавший меч и вложил в пустую правую ладонь Клапы, а после сомкнул его пальцы на рукояти. Грудь Клапы изувечил топор, превративший его ребра, легкое и кольчугу в одно кровавое булькающее месиво.

— Кто ты? — закричал человек с корабля.

— Рагнар Олафсон, — назвался я выдуманным именем.

— Зачем ты здесь?

— Наш корабль сел на мель у берега, — ответил я, — и мы отправились на поиски помощи.

Райпер плакал. Он держал Клапу за левую руку, снова и снова повторяя имя друга.

В битве мы заводим себе друзей. Мы дразним друг друга, насмехаемся друг над другом и оскорбляем друг друга, но все равно любим друг друга. В битве мы становимся ближе братьев, и Клапа с Райпером стали такими близкими друзьями. А теперь датчанин Клапа умирал, а сакс Райпер плакал. Однако его слезы были не слезами слабости, а слезами дикого гнева, и крепко сжимая руку Клапы, сомкнутую на рукояти меча, я заметил, как Райпер повернулся и поднял свой меч.