Позади нас небо светлело, начиналось утро. Этельред, наверное, решил, что я не смог предпринять свою предрассветную ложную атаку. Я боялся, что, поверив в мою неудачу, он и сам не станет атаковать. Может, Этельред уже ведет своих людей обратно на остров? В таком случае мы останемся совсем одни, окруженные врагами, и будем обречены.

— Господи, помоги нам, — внезапно сказал Пирлиг.

Я поднял руку, чтобы остановить людей, потому что впереди, как раз перед тем местом, где улица ныряла под каменную арку, называвшуюся Воротами Лудда, стояла вооруженная толпа. В шлемах, топорах и наконечниках копий отражался неяркий свет только что вставшего, подернутого облаками солнца.

— Господи, помоги нам, — снова сказал отец Пирлиг и перекрестился. — Их там, должно быть, две сотни.

— Больше, — ответил я.

Их было столько, что они не умещались на улице, и некоторым пришлось втиснуться в проулки. Все, кого мы видели, стояли лицом к воротам, поэтому я понял, что делает враг, и в голове моей тотчас прояснилось — словно рассеялся туман.

Слева от меня был двор, и я указал на ведущие в него ворота.

— Туда, — приказал я.

Помню, как меня однажды навестил священник, умный парень, чтобы расспросить — что я помню об Альфреде. Тот хотел записать мои воспоминания в книгу. Он этого так и не сделал, потому что умер от поноса вскоре после того, как повидался со мной, но тем не менее был проницательным человеком, более снисходительным, чем большинство священников. Припоминаю, как он попросил меня описать веселье битвы.

— Об этом тебе расскажут поэты моей жены, — ответил я.

— Поэты твоей жены никогда не сражались, — заметил он, — они просто берут песни, сложенные о других героях, и изменяют в них имена.

— Да ну?

— Конечно. А ты никогда так не поступаешь, господин?

Мне нравился этот священник, поэтому я и разговаривал с ним. И в конце концов ответил, что веселье битвы заключается в том, чтобы одурачить противника, чтобы знать, что сделают враги, еще до того, как успеют это сделать, и приготовиться; и когда они наконец сделают выпад, который должен был тебя убить, то погибают сами.

И в тот миг на влажной сумрачной улице Лундена я понял, что собирается сделать Зигфрид. Я понял — хотя он еще не подозревал об этом, — что он отдает мне Ворота Лудда.

Двор, в котором мы очутились, принадлежал торговцу камнем. Каменоломнями ему служили римские здания Лундена, и вдоль стен двора громоздились штабеля разобранной каменной кладки, готовые отправиться морем во Франкию. Остальные булыжники были нагромождены у ворот в речной стене, что вели к причалам.

Я подумал — Зигфрид, боясь нападения с реки, перекрыл все ворота в стенах к западу от моста, но ему и не снилось, что кто-нибудь минует мост и окажется на восточной стороне, которая не охранялась. Именно так мы и поступили: мои люди спрятались во дворе, а я стоял в воротах и наблюдал за врагами, столпившимися у Ворот Лудда.

— Мы прячемся? — спросил меня Осферт.

У него был прискуливающий голос, будто он вечно жаловался.

— Между нами и воротами сотни людей, — терпеливо объяснил я, — а нас слишком мало, чтобы сквозь них прорубиться.

— Значит, мы проиграли. — Это был не вопрос, а раздраженное утверждение.

Мне захотелось его ударить, но я ухитрился сохранить терпение.

— Объясни ему, что происходит, — обратился я к Пирлигу.

— Господь в своей мудрости убедил Зигфрида возглавить атаку, выведя войска из города, — объяснил валлиец. — Они собираются открыть ворота, мальчик, устремиться через болота и врубиться в армию господина Этельреда.