«Если Этельред ушел, — подумал я, — мы погибнем».

Я сжал рукоять Вздоха Змея, уставился на людей Зигфрида и ударил клинком по щиту. Я ударил три раза, и звук эхом отразился от окружавших меня стен. Потом повернулся и вернулся в свою маленькую «стену щитов».

С гневным ревом, с воем людей, которые чуют близкую победу, армия Зигфрида двинулась, чтобы нас убить.

Поэту стоило бы написать об этой битве. На то и существуют поэты.

Моя нынешняя жена, дура, платит поэтам, чтобы те пели об Иисусе Христе, о ее боге, но ее поэты смущенно замолкают, когда я, хромая, вхожу в зал. Они знают десятки песен о святых, поют меланхоличные речитативы о том дне, когда их бог был пригвожден к кресту, но, когда я в зале, они поют настоящие поэмы. Умный священник сказал мне, что поэмы эти были написаны совсем о других людях, чьи имена певцы заменили на мое. Это поэмы про резню, про воинов, настоящие поэмы.

Воины защищают дом, детей, женщин и посевы и убивают врагов, которые пришли, чтобы все это забрать. Без воинов опустела бы земля, стала заброшенной, полной стенаний. Однако истинная награда для воина — не серебро и не золото, которое можно носить на руках, а его доброе имя. Вот для чего и существуют поэты. Они рассказывают истории о людях, защищающих землю и убивающих врагов, которые на нее посягнули. Вот для чего нужны поэты; однако никто не сложил поэмы про бой в Воротах Лудда в Лундене.

Есть поэма, которую поют в бывшей Мерсии. Поэма, повествующая о том, как господин Этельред захватил Лунден. Прекрасная поэма, однако в ней не упоминается ни моего имени, ни имени Стеапы, ни имени Пирлига, ни имен многих других людей, которые на самом деле сражались в тот день. Слушая эту поэму, вы решили бы, что Этельред пришел — и те, кого поэт называет «язычниками», просто бежали прочь.

Но все было не так, совсем не так.

Я сказал, что норманны быстро приближались к нам — верно, так оно и было, но, когда речь шла о драке, Зигфрид не был дураком. Он видел, как мало противников преграждают вход в ворота, и знал: если он сумеет быстро сломать мою «стену щитов», мы все погибнем под этой старой римской аркой.

Я вернулся назад, к своим людям. Мой щит лег внахлест на щиты тех, кто стоял слева и справа, и в тот же миг я приготовился к вражеской атаке, которую явно замыслил Зигфрид.

Его люди не просто глазели на Ворота Лудда, они перестроились так, чтобы в авангарде оказались восемь человек. Четверо несли массивные длинные копья, которые требовалось держать обеими руками. У них не было щитов, но рядом с каждым копейщиком стоял могучий воин с щитом и топором, а за ними были еще люди с щитами, копьями и длинными мечами.

Я понял, что сейчас произойдет. Четверо бросятся бегом и ударят копьями в наши щиты. Вес копий и сила атаки отбросит четырех наших воинов в задний ряд, а потом ударят те враги, что держат топоры. Они не будут пытаться расщепить наши щиты; вместо этого они расширят брешь, которую проделают копейщики, зацепляя топорами и наклоняя щиты нашего второго ряда и подставляя нас под длинные мечи следующих за ними воинов. У Зигфрида на уме было одно: быстро сломать нашу «стену щитов», и я не сомневался, что восемь человек не только обучены споро проделывать такое, но и уже делали такое раньше.

— Приготовьтесь! — прокричал я, хотя крик мой был бессмысленным.

Мои люди и без того знали, что должны делать. Они должны были стоять и погибать. В этом они поклялись, когда присягали мне в верности.

И я знал, что мы умрем, если не придет Этельред. Могучая атака Зигфрида ударит в нашу «стену щитов», а у меня не было достаточно длинного копья, которое могло бы противостоять копьям четверых надвигающихся противников. Все, что мы могли сделать — это попытаться стоять твердо, но нас было слишком мало, и враги явно не сомневались в победе.