Однако ничто в жизни, Ноа, даже несколько сломанных ребер, не остается без награды. Когда я лежал в лазарете, прикованный наручниками к кровати, размышляя, стоит ли вообще жить дальше, меня навестил мистер Дж. П. Уорнер с первым из пятнадцати еженедельных писем твоей несравненной матери. Со свойственной ей предприимчивостью она вытрясла у своих похитителей мой почтовый адрес в обмен на обещание уехать тихо. Многое из того, что она пишет, пока не предназначено для твоих глаз и ушей. Твоя мать — женщина строгих правил, но страстная и весьма откровенная в своих желаниях. И все же, надеюсь, в глубокой старости, познав любовь, подобную нашей, однажды прохладным вечером ты сядешь у камина, прочтешь мамины письма, страницу за страницей, и поймешь, почему они заставляли меня, несчастного узника, смеяться и плакать от радости, позабыв о жалости к себе и отчаянии.

Нынешние ее блестящие успехи с лихвой компенсируют мое вынужденное бездействие. Нет больше дипломированной медсестры Ханны, она теперь старшая медсестра нового отделения повышения квалификации в самой лучшей больнице Кампалы! И вдобавок ухитряется находить время для продолжения своих занятий по хирургии! Она сообщает, что по совету Грейс купила себе недорогое обручальное кольцо, чтобы держать на расстоянии ухажеров, пока я не подарю ей настоящее. А когда молодой врач-интерн начал приставать к ней прямо в операционной, она спустила на него таких собак, что он три дня перед ней извинялся, а потом пригласил провести выходные дни у него в коттедже, за что и получил новую выволочку.

Лишь одно меня тревожит: я совсем не в обиде на нее за то, что без спросу стащила у меня из сумки пленки номер пять и шесть и переслала Хаджу аудиофайлы, — но вдруг она об этом не знает? Только бы она поняла, что мне и прощать-то ее не за что! Но если не поймет — вдруг, как истинная воспитанница миссионерской школы, она отвернется от меня, променяет на мужчину, которому не в чем ее упрекнуть? Вот такие бредовые страхи терзают влюбленных арестантов бесконечными ночами.

Было, Ноа, и еще одно письмо, которое мне даже распечатать не сразу хватило смелости. Толстый блестящий коричневый конверт с чуть заметной линовкой спустился, вне всякого сомнения, с недосягаемых высот британского общества. Из соображений конфиденциальности вместо логотипа с надписью “Именем ее королевского величества” на нем была наклеена дорогая почтовая марка. Имя, номер и адрес тщательно, без единой помарки, выведены почерком, знакомым мне, как мой собственный. Целых три дня конверт взирал на меня с подоконника. Наконец, собравшись с духом благодаря вечерним посиделкам с Дж. П. Уорнером и бутылке риохи, я схватил мягкий пластмассовый нож (специально придуманный, чтобы заключенный чего над собой не учинил) и перерезал ему горло. Сначала я прочитал сопровождающее письмо на обычном белом листе формата А4, без водяных знаков; вместо адреса отправителя — “Лондон” и дата.

Дорогой Сальво!

С автором прилагаемого письма я официально не знаком, не стал знакомиться и с его содержанием. Оно написано по-французски. Барни уверяет, что оно носит личный характер и не является порнографией. Как тебе известно, я не одобряю вмешательства в чью-либо частную жизнь иначе как в государственных интересах. Искренне надеюсь, что когда-нибудь ты будешь вспоминать о нашем сотрудничестве в более благоприятном свете, поскольку крайне важно, чтобы человек всегда был защищен от себя самого.

Всегда твой,

Р. (Боб) Андерсон

Конечно, я уже успел углядеть второй конверт, столь интригующе охарактеризованный в сопроводительном письме мистера Андерсона. На его пухлом боку печатным шрифтом сообщалось, что письмо адресовано “месье Брайану Синклеру, переводчику”, почтовый ящик номер такой-то в Брикстоне.