Она опять остановилась, чтобы перевести дыхание.

— Клайд, он там… ждет меня, и я не могу… даже ради того, чтобы спасти тебя… не могу выйти за него!.. Он мерзкий, жестокий, и я скорее умру, чем позволю ему… еще раз прикоснуться ко мне… Спаси меня, Клайд! Ради Бога, спаси меня! Пойди к маркизу… скажи ему правду! Я знаю, что он… справедлив… Я уверена, что он не поступит необдуманно жестоко… Но даже ради того, чтобы спасти тебя… от Тауэра, я не могу выйти за этого… зверя!..

Тут голос Сильвины окончательно изменил ей, и она упала лицом в постель, горько рыдая.

Она была во власти такой бури страха и ужаса, что утратила способность связно думать.

Чуть позже она заметила, что брат ходит по комнате и, хотя глаза ее плохо видели от слез, девушка поняла, что тот зажег свечу.

— Он не должен… не должен… коснуться меня… опять, — простонала она, потом вдруг спохватилась:

— Но не ссорься с ним! Он опасен… Только не давай… пожалуйста, не давай ему… прикасаться ко мне.

— Он больше никогда вас не коснется! произнес низкий звучный голос.

Мгновение Сильвина не могла пошевельнуться.

Медленно, как после сна, подняла она голову. По лицу ее текли слезы, глаза расширились от ужаса.

У постели, ясно видимый в свете свечи, стоял не Клайд, а маркиз!

Она негромко вскрикнула, как попавший в ловушку зверек, и ее поглотила милосердная тьма…

Сильвина почувствовала, что она в безопасности, что если только он всегда будет ее так держать, то она сможет никогда больше не бояться.

Потом девушка вспомнила, что наговорила, и задрожала.

Он перенес ее в другую комнату, опустил на кушетку и положил под голову мягкие подушки.

Сильвина лежала очень тихо, боясь открыть глаза, и только почувствовала, что сэр Юстин накрыл ее какой-то мягкой тканью. Потом ей показалось, что он оставил ее.

Осторожно взглянув сквозь опущенные ресницы, она увидела, что маркиз отошел в другой конец комнаты и наливает что-то из графина в рюмку, которую затем подал ей, и девушка подняла к нему широко открытые, потемневшие от страха глаза.

— Выпейте это, — сказал он.

Сильвина хотела отказаться, но в его повелительном голосе было что-то заставившее ее послушаться.

Бренди огнем обожгло ей горло, и хотя Сильвине был отвратителен его вкус, она почувствовала, как тьма, таившаяся до той поры где-то совсем близко, отступила, и слабость оставила ее.

Маркиз принял у нее из рук рюмку и молча стоял рядом. Ему пришло в голову, что он никогда еще не видел отражения такого горя на лице человека и не встречал женщины, которая бы так нуждалась в защите.

Теперь Сильвина заметила, что он закутал ее в покрывало со своей постели. Оно было сделано из тяжелого белого шелка, на котором чьи-то любящие руки вышили такие же листья, что и те, которые украшали колонны у самой кровати. Девушка с облегчением подумала, что, благодаря покрывалу, не видно ее тела в тонкой полупрозрачной ночной сорочке.

После долгих, отчаянных рыданий слезы все еще блестели на ее щеках и на кончиках длинных ресниц. Маркиз достал из кармана своего длинного парчового халата платок, отставил в сторону рюмку, и, опустившись у кушетки на одно колено, осторожно вытер соленую влагу с ее прекрасного личика. Платок был очень мягким, от него пахло лавандой и ощущался еще какой-то сладкий аромат, напомнивший Сильвине о лесе, и почему-то ей снова захотелось плакать.