Отец, если б ты мог видеть себя в зеркале! Тот, кто сейчас взглянул бы на тебя со стороны, ни за что бы не поверил, что ты любишь своего сына.
Морис. Так ты что, действительно хочешь нашего развода?
Этьен. Я страстно жажду этого — и для мамы, да, и еще для чего-то, что выше нас: называй это как угодно. Моей религией, если хочешь.
Морис. Но по какому праву?
Этьен. Ты сам дал мне это право, рассказав, чем была ваша жизнь. Я хотел бы расторгнуть ваши узы, как вырезают больное сухожилие.
Морис (неуверенно). Но я уже сказал тебе, Этьен: все не так просто. Двадцать три года совместной жизни — это связывает людей гораздо крепче, чем ты можешь предположить. И как ни суди друг друга…
Этьен. Но между вами — только озлобление, злопамятность, воспоминания, причиняющие боль.
Морис. Однако эти воспоминания цепко держат тебя… И потом, не надо быть несправедливым: вспомни, как твоя мать три года тому назад выхаживала меня, когда у меня начался перитонит.
Этьен смотрит на него с растущим изумлением.
Этьен. Но при тебе почти неотлучно была сиделка.
Морис (настойчиво). Разве одного этого не достаточно, чтобы убедиться, что в нас, за пределами того, что мы о себе знаем, есть глубинные резервы привязанности…
Этьен. Это привычка, а не привязанность.
Морис. Так ли уж легко их различить?
Этьен. Но ведь с какого-то времени…
Морис...Да, характер твоей матери испортился, в ней стала проявляться грубость; не помню, чтобы прежде меня это так шокировало. Должен признаться, что и под твоим влиянием…
Этьен. Как?..
Морис. Точнее, в силу твоего присутствия ее недостатки все больше бросались мне в глаза. Но если подумать — разве мне не в чем упрекнуть самого себя? Ты ведь знаешь, от меня можно ждать оскорбительных, безжалостных слов. Надо признать откровенно: я мог неуместными вспышками гнева, а подчас и пренебрежением в какой-то мере способствовать тому, что мы стали все меньше понимать друг друга… (Вполголоса.) Возможно даже… как знать?.. тому, что она так опустилась!
Этьен. Но, папа… я не хочу спорить с тобой, хотя справедливость, какую ты сейчас так неожиданно демонстрируешь, ранит меня больнее, чем суровость твоих прежних суждений. Нет, я изо всех сил хочу верить, что она была черства, нелепо упряма, что вина — на ней. На ней. (С дрожью в голосе.) Прежде всего потому, что иначе все, что было мной сделано и сказано… о, в этом случае я был бы просто чудовищем!
Морис. Этьен, надо видеть вещи такими, какие они есть…
Этьен. Но почему ты требуешь этого именно сейчас, когда, как мне кажется, напротив, твой очевидный долг — ринуться в неизвестное, не бросив ни единого взгляда в сторону прошлого! Скажи, отчего эта забота о справедливости проснулась в тебе так поздно?
Морис. Мальчик мой, вероятно, в моем возрасте испытываешь больший страх перед непоправимым, нежели в твоем. Я понимаю обуревающие тебя чувства, во всяком случае думаю, что понимаю, — хотя, возможно, к ним примешивается и доля эгоизма.
Этьен. Нет, ни грана…
Морис. И все-таки. Эта жажда положить конец семейной жизни, ущербный характер которой я к тому же сам признаю…
Этьен. Но то, что у нас, — это не семья, это слово здесь совершенно неуместно.
Морис. Видишь ли, я ведь должен серьезно поразмыслить, прежде чем очертя голову ввязаться в такую авантюру; например, подумать, что будет с твоей матерью…
Этьен. Слава богу, она обеспечена; насчет материальной стороны ее жизни можно не волноваться.
Морис. Но речь ведь не только о материальной стороне.
Этьен. Я полагаю, что для такого человека, как она, это все же главное.
Морис. Недобрые слова.
Молчание. |