|
– «Какое?» – «Вы ни звука про красное домино». – «А вы уже знаете?» – «Я не только знаю: я выследил до самой квартиры». – «Ну, и красное домино?» – «Николай Аполлонович». – «Гм! Да-да: но еще инцидент не созрел». – «Не отвертывайтесь: просто вы упустили из виду». – «?!?» – «Да-да: упустили… А еще упрекали меня фальшивомонетчиком, упрекали полтинником – помните? Я же молчал, что у вас фальшивые волосы». – «Не фальшивые – крашеные…» – «Это все равно». – «Как ваш насморк?» – «Благодарствуйте: лучше». ____________________ – «Не упустил я»,- – «Доказательства?» – «И с чего это вы: я за ними в карман не полезу». ____________________ – «Доказательства?!» – «Вы и так мне поверите». – «Доказательства!!!» Но в ответ раздался сардонический смех. – «Доказательства? Доказательств вам надо? Доказательства – «Петербургский дневник происшествий». Вы читали «Дневник» за последние дни?» – «Признаюсь: не читал». – «Но ведь ваша обязанность знать то, о чем говорит Петербург. Если бы вы заглянули в «Дневник», вы бы поняли, что известия о домино опередили его появление у Зимней Канавки». – «Гм-гм». – «Видите, видите, видите: а вы говорите. Вы спросите меня, кто все это в «Дневнике» написал». – «Ну, кто же?» – «Нейнтельпфайн, мой сотрудник». ____________________ – «Признаюсь, этого фортеля я не ожидал». – «А еще кидаетесь на меня, осыпаете колкостями: я же сто раз говорил, что я – идейный сотрудник, что предприятие это поставлено, как часовой механизм. Еще вы – в блаженном неведении, как уж мой Нейнтельпфайн производит сенсацию». – «Гм-гм-гм: говорите громче – не слышу». ____________________ – «Вы, надеюсь, дадите приказ, чтобы ваши агенты Николая Аполлоновича оставили в совершенном покое, иначе: иначе – за дальнейший успех ручаться не могу». – «Я признаться, об этом последнем инциденте сообщил уж в газеты». – «Бог мой, да ведь надо быть совершеннейшим…» – «Что?» – «Совершеннейшим… идеалистом: как всегда, вмешались и нынешний раз в мою компетенцию… Дай-то Бог, чтобы по крайней мере отец не узнал!» Провизжала бешеная собака Мы оставили Софью Петровну Лихутину в затруднительном положении; мы оставили ее на петербургской панели в ту холодную ночь, когда откуда-то издали раздались свистки полицейских, а вокруг побежали какие-то темные очертания. Тогда и она обиженно побежала в обратную сторону; в свою мягкую муфточку обиженно проливала слезы она; с ужасным, ее навек позорящим происшествием не могла она никак примириться. |
