|
– «Что такое?…» – «Осмелюсь я доложить…» – «Оставьте: видите, что… я занят…» Растянувши рот до ушей, весь напомнил он голову пестрого леопарда, там оскаленного на полу: – «Разбираю, вот, книги». Но Семеныч угомониться не мог: – «Пожалуйте: там… просят вас…» – «?» – «Семейная радость: так что матушка-барыня, Анна Петровна, сами изволили к нам пожаловать». Николай Аполлонович машинально привстал; с него слетела накидка; на перепачканном золою контуре иконописного лика – сквозь пепел и пыль – молнией вспыхнул румянец; Николай Аполлонович представлял собой нелепую и смешную фигурку в растопыренном двумя горбами студенческом сюртуке об одной только фалде – и с пляшущим хлястиком, когда он – закашлялся; хрипло как-то, сквозь кашель, воскликнул он: – «Мама? Анна Петровна?» – «С Аполлоном с Аполлоновичем они там-с; в гостиной… Только что вот изволили…» – «Меня зовут?» – «Аполлон Аполлонович просят-с». – «Так, сейчас… Я сейчас… Вот только…» ____________________ В этой комнате так недавно еще Николай Аполлонович вырастал в себе самому предоставленный центр – в серию из центра истекающих логических предпосылок, предопределяющих все: душу, мысль и это вот кресло; так недавно еще он являлся здесь единственным центром вселенной; но прошло десять дней; и самосознание его позорно увязло в этой сваленной куче предметов: так свободная муха, перебегающая по краю тарелки на шести своих лапках, безысходно вдруг увязает и лапкой, и крылышком в липкой гуще медовой. ____________________ – «Тсс! Семеныч, Семеныч – послушайте», – Николай Аполлонович прытко выюркнул тут из двери, нагоняя Семеныча, перепрыгнул чрез опрокинутую табуретку и вцепился в рукав старика (ну и цепкие ж пальцы!). – «Не видали ль вы здесь – дело в том, что…» – запутался он, приседая к земле и оттягивая старика от коридорной от двери – «забыл я… Эдакого здесь предмета не видали ли вы? Здесь, в комнате… Предмета такого: игрушку…» – «Игрушку-с…» – «Детскую игрушку… сардинницу…» – «Сардинницу?» – «Да, игрушку (в виде сардинницы) – тяжелую весом, с заводом: еще тикают часики… Я ее положил тут: игрушку…» Семеныч медленно повернулся, высвободил свой рукав от прицепившихся пальцев, на мгновение уставился в стену (на стене висел щит – негритянский: из брони когда-то павшего носорога), подумал и неуважительно так отрезал: – «Нет!» Даже не «нет-с»: просто – «нет»… – «А я, таки, думал…» Вот подите: благополучие, семейная радость; сияет сам барин, министер: для такого случая… А тут нате: сардинница… тяжелая весом… с заводом… игрушка: сам же – с оторванной фалдою!… – «Так позволите доложить?» – «Я – сейчас, я – сейчас…» И дверь затворилась: Николай Аполлонович тут стоял, не понимая, где он, – у опрокинутой темно-коричневой табуретки, перед кальянным прибором; перед ним на стене висел щит, негритянский, толстой кожи павшего носорога и с привешенной сбоку суданскою ржавой стрелой. |
