Бородич метнулся к окну, стараясь двигаться бесшумно и ожидая, что Галка вот-вот слишком сильно подастся вперед, оступится, и в оконном проеме не останется ничего, кроме голубого неба.

– Да здравствует ленинская коммунистическая партия! – выкрикнула Галка и снова помахала рукой. – А особенно комсомол Бородич наконец пересек комнату, показавшуюся ему длинной, как стадион, и схватил жену за руку. Смотреть вниз, в окно, он избегал, но боковым зрением все равно разглядел на тротуаре кучку зевак – человек двадцать, не меньше. Бешено стучавший в висках пульс вдруг угомонился, и теперь второй секретарь райкома ВЛКСМ Иван Бородич не ощущал ничего, кроме сосущей пустоты внутри. Ему вдруг показалось, что теперь так будет всегда: звенящая пустота в голове, сосущая пустота под диафрагмой и ватная, бессильная пустота в руках и ногах, как у какой-нибудь резиновой игрушки. Несмотря на жару, его прошиб ледяной пот, и ладонь, сжимавшая запястье жены, моментально сделалась скользкой.

– Свободу Юрию Деточкину! – с пьяной бесшабашностью выкрикнула Галка, крутанула рукой и вывернулась из захвата.

Это движение было слишком резким. Она покачнулась, теряя равновесие, но почти сразу ухватилась за край оконной рамы и выпрямилась. Бородич схватил ее за талию и потянул на себя. От обнаженной Галкиной кожи исходил несвежий запашок. Ивану даже показалось, что от нее пахнет вином, словно она потела портвейном, но сейчас ему было не до тонкостей. Он осторожно оттаскивал жену от зияющей семиэтажной пропасти, и на какое-то мгновение ему почудилось, что он преуспел: Галка подалась назад, уступая его усилиям, и даже положила руки ему на плечи, повернувшись к улице спиной. “Голым задом”, – с чувством, близким к отчаянию, уточнил про себя Бородич.

В следующую секунду лежавшие на его плечах руки напряглись, пытаясь оттолкнуть его.

– Пусти, говнюк! – пьяно растягивая слова, заорала Галка и отвесила ему трескучую оплеуху, одновременно полоснув ногтями по другой щеке.

Один ноготь задел веко. Это было чертовски больно. Глазу сразу сделалось горячо и сыро. Бородич на секунду выпустил талию жены, зажав ладонью поврежденный глаз. Он был уверен, что окривел, но глаз оказался на месте.

– Прекрати… – начал он, но Галка ткнула его в лицо растопыренной пятерней и снова высунулась в окно.

Бородич успел схватить ее за руку и стиснул запястье так, что побелели суставы на пальцах.

– Слезай, черт бы тебя побрал, – процедил он сквозь зубы. – Слезай, перестань позориться…

– Уйди, сволочь! – выкрикнула она. – Ненавижу! Комсюк вонючий… Пусти!

Галка яростно рванулась, всем телом подавшись назад, в сторону улицы. Она вдруг начала визгливо хохотать, размахивая свободной рукой. Сквозь этот хохот Бородич расслышал приближающийся вой сирены – кто-то из соседей, судя по всему, вызвал милицию, а может быть, пожарных.

Какое-то мгновение Бородич пытался сообразить, кого же все-таки следует вызывать в подобных случаях. Утробное завывание сирены приблизилось, толпа внизу зашумела.

"Хлеба и зрелищ, – бессвязно подумал Бородин, сжимая запястье повисшей над семиэтажной пропастью жены. – Всегда одно и то же: хлеба и зрелищ. И по возможности за чужой счет. Ладно, будет вам зрелище”.

– К черту, – хрипло выдавил он и разжал пальцы.

В наступившей после отчетливого глухого удара об асфальт тишине вдруг истошно завопила какая-то женщина.

Она вопила, пока у нее не кончился воздух, потом на мгновение прервалась, чтобы наполнить легкие, и завопила снова.