– Наверное, вы запросто купались в проруби, – помог я Гельмуту «удивить» меня.

– В проруби? – усмехнулся он, принимая из рук Мэд полотенце. Тщательно вытерся, надел плотную байковую майку, поверх нее – свитер. – Ихь воле видерхоле… Я должен вас разучивать…

– Разочаровать, – поправил я.

– Я был тонкий, слабый солдат, – с удовольствием признался Гельмут. – Когда мы шли на три тысячи, я не мог нести винтовку. Падал, падал, кушал снег. Лойтнант кричал, фельдфебель кричал… Я много болел. Пневмония, ангина, тонзиллит.

– С трудом верится.

– Но это есть правда. – Гельмут застегнул куртку и пригубил пластиковую чашку с кофе, которую ему подала Мэд. – Все говорят: плохо, что молодость убежала. Я говорю: хорошо. Молодость – это есть болезнь. Когда человек молодой, он делает ошибки. Много ошибок. Потом он их исправляет. Всю жизнь, которая осталась, он лечит раны.

– А вы уже залечили свои раны?

Гельмут не сразу ответил, глядя в чашечку и причмокивая губами.

– Трудный вопрос.

Мэд подлила мне кофе. Она приготовила его в полуторалитровой алюминиевой кастрюле и не рассчитала – получилось слишком много, если учесть, что Бэл и Глушков в утренней трапезе участия не принимали. Тенгиз, как и я, не отказался от добавки и, прихлебывая из чашки, с аппетитом уминал бутерброд с паштетом.

Через полчаса, когда мы свернули и упаковали палатку в чехол, вернулся Бэл. Кажется, он был не очень доволен результатами разведки маршрута.

– Здесь, – сказал он мне, водя по карте пальцем, – ледовая стена. Пройти очень трудно.

– Знаю, – ответил я.

– А если обойти по леднику Долра?

Я пожал плечами.

– Как прикажешь. Но так мы потеряем день.

Бэл задумался. Потом кивнул на Глушкова, который, сидя на снегу, расправлял вкладыш в ботинке.

– Как у него с ногами?

– Ничего страшного.

– А почему он такой зеленый?

– Гипоксия.

Бэлу не понравилась моя манера отвечать на вопросы. Он ждал от меня инициативы, предложений и советов. Я же демонстрировал полнейшее равнодушие к замыслам террористов и ставил себя вровень с остальными заложниками.

– Так я не понял, – с оттенком нервозности переспросил он. – Ты сможешь провести нас по ледовой стене?

– Завинтим крюки, – упаковывая свой рюкзак, ответил я. – Навесим перила. Пойдем на жюмарах.

– Это сложно?

– За Глушкова поручиться не могу.

Бэл скрипнул зубами и, скривившись, как от горькой пилюли, посмотрел на неприметного героя, который все никак не мог натянуть на ногу ботинок.

– Пусть уйдет с моих глаз, – сквозь зубы произнес Бэл Тенгизу.

– Эй, дегенерат! Глушкинштейн! – крикнул Тенгиз, мелко и часто сплевывая под ноги. – Мы тебя отпускаем! Вали отсюда.

Я не ожидал столь щедрого жеста со стороны бандитов. Но свобода, которую они дарили Глушкову, была условной. Все равно что открыть дверь в летящем самолете и сказать пассажиру: «Ты свободен, парень!» Без страховки, без помощи Глушков не смог бы спуститься.

– Пожалей парня, – сказал я Бэлу. – Он сам не дойдет. Первая трещина станет его могилой.