Одним из таких советников был Брюммер, приписывавший себе главную роль в выборе невесты Петру Федоровичу. В письме к матери Софии Фредерики Августы он уверял ее, что «думал дни и ночи, нельзя ли сделать что-нибудь блистательное в пользу голштинской фамилии, теперь цель достигнута. В продолжение двух лет, как я нахожусь при этом дворе, я имел часто случай говорить ее императорскому величеству о вашей светлости и о ваших достоинствах. После долгих трудов, наконец, думаю, я успел, нашел именно то, что пополнит и упрочит совершенно счастье герцогского дома. Теперь надобно, чтобы ваша светлость завершила дело счастливо, мною начатое. По приказанию ее императорского величества я должен вам внушить, чтобы ваша светлость, в сопровождении старшей дочери немедленно приехали в Россию… Чтобы ваша светлость не была ничем затруднена, чтоб вы могли сделать для себя и для принцессы, вашей дочери, несколько платьев, чтоб могли предпринять путешествие без потери времени, я имею честь присоединить к своему письму вексель. Правда, сумма умеренна (10 тыс. руб. — Н. П.), но надобно сказать вашей светлости, что это сделано нарочно, чтоб выдача большой суммы не кидалась в глаза людям, наблюдающим за нашими действами».

Как видим, оба свата выпячивали свои заслуги в выборе невесты Петру Федоровичу. Не отвергая роли сватов, надлежит отметить, что решающее слово принадлежало императрице. Об этом саксонский резидент Пецольд 1 февраля 1744 г. извещал свой двор: «При этом случае мы не можем не заметить, что и это дело о бракосочетании наследника императрица опять решила без предварительного совещания с министрами, как и при объявлении великого князя наследником, из чего можно заключить, что она придерживается того принципа, что внутренние и фамильные дела не подлежат обсуждению ее министров».

Когда выбор императрицы остановился уже на принцессе цербской, Елизавета сообщила об этом вице-канцлеру Бестужеву под условием строжайшей тайны, причем высказала, что ей много говорили об одной французской принцессе, что она думала и о королевско-польской принцессе, но что так как она в конце концов нашла самым лучшим избрать в невесты великому князю принцессу, которая была бы протестантской религии и хотя из знатного, но столь малого рода, чтоб ни связи, ни свита принцессы не возбуждали бы особенного внимания или зависти здешнего народа, то она полагала, что «более всего удовлетворяет всем этим условиям принцесса цербтская, тем более что она состоит уже в родстве с голштинским домом».

На роль свахи претендовал также и прусский король, причем тоже не бескорыстно. Он считал себя инициатором брачного плана, рассчитывал на благосклонное к нему отношение императрицы Елизаветы Петровны и своей услугой, «не вашим выбором, вашей милости двух принцесс, которые, наверное, окажут себя достойными оной».

В конце 1743 г. принцесса получила из Петербурга приглашение прибыть в российскую столицу. В начале января 1744 г. София в сопровождении своей матери Иоганны Елизаветы отправилась в путь. В конце января 1744 г. путешественницы прибыли в Кенигсберг, где Иоганна Елизавета открыла в письме к своей матери цель их поездки в Петербург. Она писала: «В день Нового Года я получила эстафету из Петербурга с приглашением, по приказанию и от имени всероссийской императрицы, отправиться, не теряя времени, с старшею дочерью в место, где будет находиться императорский двор при моем прибытии в Россию. Письмо было снабжено векселем, многими необходимыми наставлениями, предписанием о непроницаемой тайне и о сохранении инкогнито, под именем графини Рейнбек до Риги, где мне разрешено открыть свое имя, чтоб получить назначенную мне эскорту и приписано говорить, как в Риге, так и по прибытии, что я еду лично благодарить е.