Кроме названных, использованы и другие, хотя и менее обстоятельные источники, сообщающие некоторые подробности, отсутствующие у Я. Штелина и А. Шумахера. К ним относятся депеши австрийского, саксонского и французского дипломатов, наблюдавших за событиями, происходившими в столице, и об увиденном или услышанным доносивших своим дворам.

Значительный интерес представляют мемуары. Правда, они неравноценны. Одни из них, как, например, дневник статского советника Мизере, напоминают протокольную запись происходившего без характерного для мемуаров отношения к ним автора; другие, как воспоминания бриллиантщика Позье, полковника Манштейна или фельдмаршала Миниха, отражают личное восприятие происходившего, эмоциональны по форме и передают напряженную атмосферу в дни переворота.

Особого внимания заслуживают эпистолярные источники, авторы которых, являясь героями событий, освещают трагедию, происшедшую в Ропше. Это прежде всего письма Алексея Орлова к Екатерине, письма к ней же Петра III, а также письма Екатерины к С. Понятовскому.

К единственным в своем роде источникам относятся сочинения Клавдия (Клода) Рюльера. Хотя автор во время переворота и проживал в Петербурге, был очевидцем событий, протекавших в столице, но его сочинение «История и анекдоты революции в России в 1762 г.» скорее относится не к историческим трудам, а к публицистике. В нем масса недостоверных сведений, появление которых объяснить затруднительно, Возможно, в дни бурных событий и бесчинств гвардейцев и солдат в Петербурге Рюльер не рисковал выходить на улицу, где иностранцы подвергались избиениям и ограблениям, и тем самым подвергать свою жизнь опасности и заносил в сочинение не личные наблюдения, а рассказы очевидцев.

Не менее убедительно звучит и вторая догадка: Рюльер принадлежал к числу авторов, блестяще владевших пером, и он для яркости изложения использовал приемы подачи материала, свойственные не историку, а публицисту, нередко приносящему в жертву яркости и красочности точность изложения материала. Именно поэтому свидетельствам Рюльера надлежит относиться с осторожностью. После этих предварительных замечаний обратимся к изложению существа вопроса.

Переворот в пользу Екатерины II, как и ранее в пользу Елизаветы Петровны, имел одну общую черту: и там, и здесь орудием переворота была гвардия. В остальном нетрудно обнаружить особенность. Главная из них состояла в том, что претендовавшая на корону Елизавета Петровна принадлежала к царствовавшей династии Романовых, в то время как Екатерина II не имела к ней никакого отношения, и ее можно без всяких оговорок считать узурпаторшей трона, силой отнявшей власть у законно правившего государя. Елизавета Петровна отправилась добывать корону налегке, в сопровождении трех человек, в небольших санях, так что Воронцову довелось стоять на запятках, в то время как Екатерине пришлось стать во главе войск столичного гарнизона, в котором большинство принадлежало трем гвардейским полкам. Следующее отличие состояло в том, что Елизавета добилась успеха в течение одного-двух часов, в то время как Екатерине удалось завершить его лишь по истечении двух суток. Наконец, последнее отличие: в перевороте Елизаветы Петровны не участвовали не только генералы и вельможи, но даже рядовые офицеры, в то время как Екатерине удалось привлечь к заговору офицеров Орловых и таких влиятельных вельмож, как Н. И. Панин, К. Г. Разумовский, и умную и энергичную княгиню Е. Р. Дашкову.

Иной была и мотивация переворота: Елизавета Петровна совершала его под флагом борьбы с иноземным засильем, в то время как Екатерина не могла воспользоваться этим лозунгом, поскольку сама была немкой — ей пришлось убеждать подданных, что царствующий монарх правит страной не в их интересах, что он уступил безвозмездно прусскому королю завоеванные у него в изнурительной Семилетней войне территории, что, выходя из антипрусской коалиции и ведя подготовку к датскому походу, Петр III выступал не в роли российского императора, а герцога Голштинского.