Алексей Толстой. Петр Первый
* КНИГА ПЕРВАЯ *
Глава первая
1
Санька соскочила с печи, задом ударила в забухшую дверь. За Санькой
быстро слезли Яшка, Гаврилка и Артамошка: вдруг все захотели пить, -
вскочили в темные сени вслед за облаком пара и дыма из прокисшей избы.
Чуть голубоватый свет брезжил в окошечко сквозь снег. Студено. Обледенела
кадка с водой, обледенел деревянный ковшик.
Чада прыгали с ноги на ногу, - все были босы, у Саньки голова повязана
платком, Гаврилка и Артамошка в одних рубашках до пупка.
- Дверь, оглашенные! - закричала мать из избы.
Мать стояла у печи. На шестке ярко загорелись лучины. Материно
морщинистое лицо осветилось огнем. Страшнее всего блеснули из-под рваного
плата исплаканные глаза, - как на иконе. Санька отчего-то забоялась,
захлопнула дверь изо всей силы. Потом зачерпнула пахучую воду, хлебнула,
укусила льдинку и дала напиться братикам. Прошептала:
- Озябли? А то на двор сбегаем, посмотрим, - батя коня запрягает...
На дворе отец запрягал в сани. Падал тихий снежок, небо было снежное,
на высоком тыну сидели галки, и здесь не так студено, как в сенях. На
бате, Иване Артемиче, - так звала его мать, а люди и сам он себя на людях
- Ивашкой, по прозвищу Бровкиным, - высокий колпак надвинут на сердитые
брови. Рыжая борода не чесана с самого покрова... Рукавицы торчали за
пазухой сермяжного кафтана, подпоясанного низко лыком, лапти зло визжали
по навозному снегу: у бати со сбруей не ладилось... Гнилая была сбруя,
одни узлы. С досады он кричал на вороную лошаденку, такую же, как батя,
коротконогую, с раздутым пузом.
- Балуй, нечистый дух!
Чада справили у крыльца малую надобность и жались на обледенелом
пороге, хотя мороз и прохватывал. Артамошка, самый маленький, едва
выговорил:
- Ничаво, на печке отогреемся...
Иван Артемич запряг и стал поить коня из бадьи. Конь пил долго,
раздувая косматые бока: "Что ж, кормите впроголодь, уж попью вдоволь"...
Батя надел рукавицы, взял из саней, из-под соломы, кнут.
- Бегите в избу, я вас! - крикнул он чадам. Упал боком на сани и,
раскатившись за воротами, рысцой поехал мимо осыпанных снегом высоких елей
на усадьбу сына дворянского Волкова.
- Ой, студено, люто, - сказала Санька.
Чада кинулись в темную избу, полезли на печь, стучали зубами. Под
черным потолком клубился теплый, сухой дым, уходил в волоковое окошечко
над дверью: избу топили по-черному. Мать творила тесто. Двор все-таки был
зажиточный - конь, корова, четыре курицы. Про Ивашку Бровкина говорили:
крепкий. Падали со светца в воду, шипели угольки лучины. Санька натянула
на себя, на братиков бараний тулуп и под тулупом опять начала шептать про
разные страсти: про тех, не будь помянуты, кто по ночам шуршит в
подполье...
- Давеча, лопни мои глаза, вот напужалась.
|
