|
Желтый весенний закат меркнул в дали затихшей улицы. Воздух пьяный. Хрустит ледок под сапогом. За сизой крепостной башней с железным флажком, из-за острой кровли лезет лунный круг - медно-красный, - блестит Михаиле в лицо... Страшно... Постукивают зубы, холод в груди... Завизжала дверь кабака, и на крыльце - белой тенью раскорячилась та же девка. - Чего боишься, иди назад, миленький. Михаила кинулся бежать прочь без памяти. Деньги скоро кончились. Товарищи отстали. Михаила, жалея о съеденном и выпитом, о виденном и нетронутом, шатался меж двор. Возвращаться в уезд к отцу и думать не хотелось. Наконец вспомнил про сверстника, сына крестного отца, Степку Одоевского, и постучался к нему во двор. Встретили холопы недобро, морды у всех разбойничьи: "Куда в шапке на крыльцо прешь!" - один сорвал с Михаилы шапку. Однако - погрозились, пропустили. В просторных теплых сенях, убранных по лавкам звериными шкурами, встретил его красивый, как пряник, отрок в атласной рубашке, сафьяновых чудных сапожках. Нагло глядя в глаза, спросил вкрадчиво: - Какое дело до боярина? - Скажи Степану Семенычу, - друг, мол, его. Мишка Тыртов, челом бьет. - Скажу, - пропел отрок, лениво ушел, потряхивая шелковыми кудрями. Пришлось подождать. Бедные - не гордые. Отрок опять явился, поманил пальцем: - Заходи. Михаила вошел в крестовую палату. Заробев, истово перекрестился на угол, где образа завешены парчовым застенком с золотыми кружевами. Покосился, - вот они как живут, богатые. Что за хоромный наряд! Стены обиты рытым бархатом. На полу - ковры и коврики - пестрота. Бархатные налавочники на лавках. На подоконниках - шитые жемчугом наоконники. У стен - сундуки и ларцы, покрытые шелком и бархатом. Любую такую покрышку - на зипун или на ферязь, и во сне не приснится... Против окон - деревянная башенка с часами, на ней - медный слон. - А, Миша, здорово, - проговорил Степка Одоевский, стоя в дверях. Михаила подошел к нему, поклонился - пальцами до ковра. Степка в ответ кивнул. Все же, не как холоду, а как дворянскому сыну подал влажную руку - пожать. - Садись, будь гостем. Он сел, играя тростью. Сел и Михаила. На Степкиной обритой голове - вышитая каменьями туфейка. Лоб - бочонком, без бровей, веки красные, нос - кривоватый, на маленьком подбородке - реденький пушок. "Такого соплей перешибить выродка, и такому - богатство", - подумал Михаила и униженно, как подобает убогому, стал рассказывать про неудачи, про бедность, заевшую его молодой век. - Степан Семеныч, для бога, научи ты меня, холопа твоего, куда голову приклонить... Хоть в монастырь иди... Хоть на большую дорогу с кистенем... - Степка при этих словах отдернул голову к стене, остеклянились у него выпуклые глаза. Но Михаила и виду не подал, - сказал про кистень будто так, по скудоумию... - Степан Семеныч, ведь сил больше нет терпеть нищету проклятую... Помолчали. Михаила негромко, - прилично, - вздыхал. |
