— Признавайся, — сказал Карл-Эрик. — Говори: мой отец проклятый коммунист!

— И не подумаю! — сказал я.

Он заломил мне руку ещё выше. Я чуть не ткнулся носом в землю. Но из-за злости я уже почти не чувствовал боли.

— Ну! — потребовал Карл-Эрик.

— Нет!

Я лягнул наудачу и попал Карлу-Эрику по ноге. Рука его немного разжалась, и я вывернулся. Я набросился на него с кулаками. Он обалдел. Думал, наверное, что я кинусь удирать. Он как стоял, так и повалился. Я успел заметить, что лицо у него сначала было удивлённое, а потом уже исказилось злостью и ненавистью.

Он вскочил на ноги. Ребята вокруг подначивали нас.

— Ну, погоди, гадёныш, — прошипел Карл-Эрик.

Он набросился на меня и стал молотить кулаками. Но в горячке я не чувствовал боли. Я дрался как бешеный. Я вымещал на нём всё, что скопилось во мне в последнее время, всё, что меня мучило, всю свою обиду и всю свою злость.

Тут появился учитель и растащил нас. Он силой удерживал нас на расстоянии.

— Ну, ну, зачем же драться, — сказал он. — Разве это дело? Давайте-ка миритесь. Подайте-ка друг другу руку. Мир, да?

Чтоб я стал подавать руку этому гаду! Ещё чего! Я просто не мог.

— Знаешь, ты кто? — сказал я. — Подонок, вот ты кто! Подонок! Понял?

Я пошёл в туалет и ополоснул лицо. Всё тело было будто тряпичное, и саднила разбитая губа. Во рту был солёный привкус крови. Я посмотрел на себя в зеркало: рыжие, взлохмаченные волосы торчали во все стороны, голубые глаза смотрели на меня испуганно и в то же время с вызовом. Лицо как лицо, самое обыкновенное, ничего особенного. Но это было моё лицо.

Я не пошёл домой самым коротким путём, как всегда ходил. Учитель пригрозил, что, наверное, ему придётся позвонить моим родителям.

— Нет, так дело не пойдёт, — сказал он мне. — На уроках ты совершенно перестал слушать, думаешь о чём-то постороннем, теперь ещё ввязался в драку. Если так будет продолжаться, придётся мне, видно, позвонить твоим родителям.

Хорошенькое дело. У Оскара с Евой и без того огорчений хватало.

Я пошёл в обход Голубого озера. Вдоль берега вилась узкая тропка. Тут были самые настоящие заросли — берёзки и рябина. Я сел на камень и долго смотрел на воду, на это голубое гладкое покрывало, натянутое над невидимым миром в глубине.

Почему нет урагана, думал я. Сейчас бы должен завывать ветер, лить дождь и греметь гром.

6

Нет, дальше так продолжаться не могло, это уж точно.

— Надо нам что-то предпринять, — сказал я Лотте.

Я сидел и возился с электробритвой Оскара, которая в это утро вдруг забарахлила и совсем отказала. Я отвинтил обе пластмассовые крышки и рассматривал, что там внутри.

— А что предпринять? — спросила Лотта и стала застёгивать платье на одной из своих кукол.

— Точно ещё не знаю, — сказал я, взял отвёртку и стал копаться в цветных проводках внутри бритвы. — Но дальше так всё равно продолжаться не может. Оскар с Евой только и делают, что злятся или киснут. Надо их как-то развеселить.

— Ага, — сказала она. — Но как? По-моему, им не интересно то, что нам интересно. А сейчас, по-моему, им ничего не интересно.

— Это верно, — сказал я и привинтил отскочившие концы проводков. Я не знал толком, какие проводки где должны быть. Но у меня был свой метод: сначала я что-то решал, а потом делал наоборот. Это для того, чтобы обмануть невезение. Если получалось неправильно, я утешался тем, что вначале я всё же правильно решил.

Лотта была права.